Арминута

– Ладно, хватит, так не годится, – наконец сказал он братьям. – Есть нужно с хлебом. И вообще, рты имеются не только у вас двоих.

Он махнул матери рукой, чтобы резала хлеб. Нам с Адрианой досталось собирать бутерброды: мы раздавали их и делали снова, несколько раз, по три, даже по четыре на нос, но первый всегда доставался отцу, и тот, надо сказать, принимал его без тени смущения. Джузеппе тоже сосал кусочек ветчины вперемешку с текущими соплями, пока я не заметила и не утерла ему нос. Мы с Адрианой поели последними, вместе с Винченцо: он накормил семейство до отвала и теперь гордо восседал рядом с нами, а мы молча жевали, пока остальные, сытые и довольные, один за другим покидали кухню.

– Тебе привет от синьоры Перилли, – сказала я, покончив с бутербродами.

– А, эта... Помню, уговаривала меня не бросать школу.

– Собственно, она по-прежнему советует тебе вернуться.

– Вот еще! Так и вижу себя с тетрадкой и бородой до пояса. То-то дети обхохочутся, – рисуясь заявил он, но все же слегка покраснел.

– Если верить учительнице, ума тебе не занимать.

– Стало быть, и возвращаться незачем: у меня, знаешь ли, теперь другие дела... – Винченцо поднялся и стал заворачивать прошутто, которого осталось совсем чуть-чуть.

– Значит, теперь ты работаешь в городе, а ночуешь у друзей? – спросила я, сметая крошки на пол.

– Ну так а что плохого? Все цыгане, кого я знаю, живут в домах, а не в кибитках, и они прекрасные люди, совсем не такие, как о них думают. Этот карабинер, похоже, забил тебе башку всякой фигней.

Луна в ту ночь так и не появилась в окне, и вскоре комната погрузилась в абсолютную темноту и тишину. Я не спала, но, наверное, за биением собственного сердца не заметила, как рядом с кроватью что-то движется, пока внезапно не ощутила на коже горячее соленое дыхание. Должно быть, он встал на колени, совсем близко, потом откинул простыню и медленно, осторожно протянул ко мне руку: вот уж не ожидала такой застенчивости. Но это было только начало – или, может, он боялся, что я закричу, если проснусь. Мое тело оставалось неподвижным, но только внешне: кожа покрылась мурашками, сердце забилось чаще, а между ног сразу стало влажно. Я вдруг увидела себя как бы со стороны, запертую в подростковом теле – поле боя проснувшихся желаний с запретами тех, кто подарил мне жизнь. Винченцо обхватил мою грудь рукой, сжал возбужденный сосок. Я чувствовала, как он ложится рядом, как прогибается матрас, но понятия не имела, что он собирается делать в таком положении, и сжала его запястье, только когда он нащупал лобок. Это его задержало, но совсем чуть-чуть, а я не знала, как долго еще смогу сопротивляться.

Мы не привыкли быть братом и сестрой, я только сейчас, в последний момент поверила в это. Хотя, может, дело не в том, что мы с ним одной крови: наверняка я точно так же попыталась бы защититься от любого другого парня и теперь, задыхаясь, балансировала на грани, не давая случиться непоправимому.

Нас спас громкий зевок Адрианы. В темноте, даже не открывая глаз, словно сонная кошка, она спустилась по лестнице, чтобы провести остаток ночи со мной: скорее всего, там, наверху, уже было мокро. Застигнутый врасплох Винченцо метнулся прочь быстро и тихо, как умеют животные, сестра его даже не заметила. Я уступила ей свое еще пышущее жаром место, на котором она и устроилась, сразу же вспотев, а сама вскоре почувствовала, что постепенно начинаю остывать. Слышала, как ворочается в постели Винченцо, потом он затих – должно быть, приходил домой только ради меня.

Встала я, как всегда, на рассвете, чтобы успеть позаниматься за кухонным столом: вечерами в этом доме он обычно бывал занят. Он тоже проснулся, встал у меня за спиной, открыл кран и подождал, пока пойдет похолоднее. Я слышала, как он пьет: долго, большими шумными глотками – и все пыталась прочитать в учебнике истории параграф о какой-то войне, но никак не могла сосредоточиться. Он простоял еще несколько минут не двигаясь, насколько я могла судить, потом подошел, убрал волосы у меня со лба, поцеловал и исчез, так ничего и не сказав.

19

Размашистые завитушки на запечатанном конверте, который пришел утром, безошибочно выдавали почерк Лидии, сестры моего отца-карабинера. Не зная точного адреса, она указала только мое имя, фамилию семьи, которой письмо должно быть доставлено, и название деревни. Впрочем, своего она тоже не оставила: на месте адреса отправителя красовался прочерк, но почтальон все равно принес конверт к нам домой, и мать отдала его мне, как только я вернулась из школы.

– Только не вздумай сразу читать, твоя очередь накрывать на стол, – язвительно заявила она.