Арминута

– Нет, никаких карабинеров не было. Папа сам искал его на машине. А она не плакала, только молчала все время, – и мотнула головой в сторону, откуда раздавались детские крики.

8

Чтобы хоть ненадолго уснуть, я вспоминала море, море всего в нескольких десятках метров от дома, который считала своим и в котором жила с самого раннего детства до недавнего времени. Наш сад от пляжа отделяла только неширокая улица: в дни либеччо[2] матери приходилось закрывать окна и полностью опускать ставни, чтобы песок не несло в комнаты. Но шум волн все равно слышался, только более приглушенно, и по ночам он навевал сон. Этот шум я и вспоминала, лежа в постели с Адрианой.

Я, будто сказку, рассказывала ей, как гуляла с родителями по набережной до самой знаменитой джелатерии[3] в городе. Она, в сарафане на бретельках и ярко-красными ногтями на ногах, неспешно шла с ним под руку, пока я убегала вперед занимать очередь: фруктово-ягодное, политое сливками, – для меня, крем-брюле – для них. Адриана даже не представляла, что такие вкусы вообще существуют, мне пришлось несколько раз повторить ей названия.

– И где же может находиться такой город? – спросила она недоверчиво, словно речь шла о каком-то придуманном месте.

– Примерно в полусотне километров отсюда, может, чуть больше или чуть меньше.

– Отвези меня туда, чтобы я тоже увидела море! И магазин мороженого!

Потом мне вспомнилось, как мы ужинали в саду: я сама накрывала на стол, заслышав, как последние купальщики покидают пляж, проходя по тротуару в нескольких метрах от меня, за воротами, и постукивают деревянными сабо, стараясь отряхнуть с ног песчинки.

– А что вы ели? – поинтересовалась Адриана.

– В основном рыбу.

– Тунца, стало быть, из банки?

– Нет, что ты, самую разную рыбу. Мы ее покупали свежей прямо на рыбацком рынке.

Я описала ей каракатицу, показав пальцами, как подрагивают ее щупальца, потом – как изгибаются в агонии лобстеры на прилавках: все детство я смотрела на них как зачарованная, и они тоже пялились на меня темными пятнами на хвосте, будто полными упрека глазами, а на обратном пути вдоль железной дороги шелестели в сумке последними конвульсиями.

Насколько это вообще возможно, я постаралась передать вкус жареной рыбешки, которую она готовила, и фаршированных кальмаров, и ухи. Интересно, как она там, моя мать? Может ли снова поесть в свое удовольствие? Чуть чаще встает с постели? Или, наоборот, ее забрали в больницу? Она не хотела рассказывать мне о своем недуге – разумеется, чтобы меня не пугать, но я видела, как тяжело давались ей последние месяцы: даже до пляжа ни разу не дошла, хотя всегда начинала загорать с первых теплых майских деньков. С ее позволения я располагалась под нашим пляжным зонтиком одна, что делало меня, по ее словам, совсем взрослой. Накануне отъезда мне тоже удалось туда попасть и даже повеселиться с друзьями: я никак не могла поверить, что родители и правда найдут в себе силы меня вернуть.

Загар, разделенный на части белыми полосками (в тот год мне впервые понадобился бюстгальтер, я ведь больше не была ребенком), еще не сошел. Кожа братьев тоже потемнела, но только там, куда во время работы или игры попадало солнце: должно быть, к началу лета остатки загара как раз сходили, а потом они снова начинали чернеть. У Винченцо на спине из солнечных ожогов и вовсе сложилась целая карта какой-то фантастической страны.

– У тебя были друзья в том городе? – спросила Адриана, помахав из окна кричавшей ей что-то с улицы однокласснице.

– Конечно. Мою лучшую подругу звали Патриция.

Именно с ней я ходила весной выбирать раздельный купальник. Мы зашли за ним в магазинчик рядом с бассейном, который тоже посещали вместе. Она была практически чемпионкой, я же плавала скорее через силу: вечно мерзла, и прежде чем нырнуть, и когда вылезала. К тому же меня мутило от сизой, пахнущей хлоркой воды. Но сейчас я почувствовала приступ ностальгии, потому что с тех пор все в моей жизни переменилось.

Купальники мы с Пат хотели купить одинаковые, чтобы подчеркнуть на пляже наши новые формы. Наши тела развивались параллельно, менархе[4] произошло с разницей в неделю, да и припухлости росли синхронно.

– Тебе лучше взять этот, – сказала мать, выудив из груды бикини на полке самый закрытый экземпляр. – И потом, кожа на груди у тебя пока очень нежная, в другом ты просто сгоришь. (Тот день я запомнила в мельчайших деталях – как раз вчера она заболела.)