Перед отъездом я получила разрешение повидать Марию, все за той же душной решеткой. Марию и ее восемнадцать лет в черном одеянии. Марию, по-прежнему девственно-чистую. Я взяла с собой Луну, она ее еще не знала. Какой любовью заблестели глаза сестренки! Она была бы в сотню раз лучшей матерью, чем я, она, маленькая Мария с таким нежным сердечком, что порой оно, испугавшись, переставало биться. Решетка была мне особенно невыносима в тот день.
Я почувствовала, что мой отъезд взволновал ее. Она снова стала ребенком, каким еще была до веры в своего Бога.
– Но… вы долго пробудете в Бейруте?
– Не знаю, Мария. Но я буду думать о тебе каждый день и приеду тебя навестить. Обещаю.
Наши взгляды, запечатлевшие одно и то же, с размаху столкнулись. Я чуть не закричала. Уберите эту решетку, заключившую в тюрьму жизнь!
Луна протянула к ней ручонку. Их пальцы соприкоснулись сквозь решетку. Волнение захлестнуло Марию. В эту минуту она в точности походила на маленькую Марию из пустыни, бежавшую от волков, принужденную шагать по пути непонимания. Монахиня объявила, что встреча окончена, но Мария не двинулась с места. Бесконечно долго сидела она неподвижно, затерявшись взглядом в моих глазах, глядя в наши воспоминания. Я достала из сумки флакончик с лавандой, который всегда был со мной, и нанесла несколько капель на ладонь. Положила руку на решетку. Мария долго вдыхала запах.
Пора было уходить. Последний взгляд, украденный у прощания, рука, поднятая над вечностью, убегающий клочок черной ткани и дверь, закрывшаяся за всеми грядущими днями… Я не двигалась, прижимая к себе Луну. Ее плач привел меня в себя. Я медленно вышла из монастыря, вспоминая каждую черточку лица Марии, цвет ее глаз, ее белоснежную кожу, прелестный носик, тонкие руки.
Я не уезжала слишком далеко, но она не поехала со мной, и мне пришлось оставить ее в заточении. По пути домой я прошла мимо лавки Ары Назаряна, но у меня не хватило духу с ним проститься.
Наш последний вечер в Алеппо был печальным. Я жадно всматривалась в каждую комнату квартиры и выходила на балкон, чтобы в последний раз услышать знакомые уличные шумы. Что найду я теперь на своем пути? Голос Жоржа вывел меня из оцепенения.
– Луиза, иди спать!
– Минутку…
Минутку, чтобы подумать, минутку, чтобы привыкнуть к завтрашнему дню, минутку, чтобы предупредить родных о моем отъезде. Если Жиль живет на большом облаке, что покачивается рядом с луной, сможет ли он найти меня в Бейруте? Или снова потеряет меня в пыли дней? Нашепчет ли ему падающая звезда, где я?
Наутро мы покинули Алеппо. Последний взгляд на прошлое, удаляющийся город… Моя жизнь в машине и мое сердце без ориентиров.
Мы приехали в Бейрут 5 апреля 1921 года. Пятнадцатого марта того же года Согомон Тейлерян, выживший из депортированных, застрелил в Берлине Талаат-пашу, министра внутренних дел младотурецкого правительства. Я почувствовала, узнав эту новость, глубокое уныние, из которого никак не могла выкарабкаться. Мне едва исполнилось двадцать лет, у меня был муж, луна с неба и тягостные воспоминания.
Жорж подготовился к нашему приезду. Он обустроил для нас квартиру на последнем этаже высокого дома с оранжевым фасадом.
– Я выбрал последний этаж, потому что знаю, что ты любишь быть ближе к небу, Луиза.
Я крепко обняла его.
– Спасибо.
Наша спальня была выкрашена в голубой цвет. И даже с маленьким облачком на стене. Комната Луны была золотисто-желтой.
Большая терраса нависала над улицей этого квартала Ашрафия. Солнце бесстыдно заливало дома из старых камней и балконы кованого железа, которые еще не знали, что однажды кончат в руинах. Это место сразу пришлось мне по душе, и вдруг проснулась надежда, что для меня начинается новая жизнь. Я вспоминала папины слова после одной из последних поездок сюда: «Ты бы так полюбила Бейрут, Луиза! Этот город создан для тебя». Что он хотел сказать? Я ни о чем не спросила, уверенная, что никогда не покину Мараш и вечные цветы райского сада.