Аромат изгнания

Мы вернулись в Бейрут, нам вслед светило закатное солнце. Полная луна, омытая его последними оранжевыми лучами, казалось, как никогда готова принять эстафету дневного светила.

Она светит в ночи, иногда тонким серпиком, иногда огромным кругом, а ты ее не видишь.

Свинец моих войн понемногу утекал.

Кто я, затерянная в моих загадках?

Бейрут был городом чарующим, зазывным и пестрым. Он никогда не молчал, его рокот было не спутать ни с каким другим. Он дышал, потягивался и трепетал под негой своего неба. Среди раздраженных автомобильных гудков город заполнял голос муэдзина, глухой и протяжный. Низкий, монотонный, он пробирался по улицам, торя темные аллеи. Он поднимался над городом как мистическое желание, которое будило прохожих, придавленных влажной жарой. Запах помойки и стряпни летел над сухими тротуарами. Визжали тормозами машины, орали коты. Я замечала орфографические ошибки на вывесках магазинов, телефонные провода обвивались вокруг старых столбов электрическими спагетти. Смех торговцев и липнущая к белым зданиям пыль задавали ритм жизни. Мои пустыри оставались пустырями, иссушенными скитанием. По утрам я пила кофе с кардамоном на мозаичной террасе, слушая муэдзина. С Луной становилось с каждым днем все труднее, как будто она устала выклянчивать редкие рассеянные поцелуи. Часто она выбегала на террасу и швыряла на пол одну из своих кукол, ожидая от меня реакции, все равно какой. Но я никогда никак не реагировала. Она убегала в свою комнату, а я оставалась сидеть неподвижно, уставившись на куклу, которая так же неподвижно лежала на прекрасной мозаике. На улице суетились торговцы, предлагая свои фрукты и овощи певучими голосами, перемешанными с молитвой. Жара и пыль уже жгли мне ноздри. Позже я буду петлять по улицам в поисках манакиша, горячего мягкого пирога, посыпанного тимьяном. Куплю газету на улице Фурн-эль-Хайек, у продавца, который помнил, что встречал папу в одну из его поездок. Он спросит, как я поживаю, и я отвечу ему как всегда: «Все хорошо» веселым голосом. Я знала, что он рассмеется, и зубы у него будут такие же желтые, как вчера. Я больше не задавалась вопросом, чем буду заниматься завтра, и вечером никогда толком не знала, что делала весь день. Я не мешала времени течь, как ему хочется. Его поток был непрерывен. Оно то поджидало, то бежало, забывалось в цветущих садах и, наконец, засыпало. Все здесь пахло, сухим запахом уличной пыли или изобильным – маринованной курицы. Едким запахом помоев или нежным – трепещущей земли. Я полюбила вкус Ливана. Он наполнял ароматами мои сны. Это был вкус чеснока, петрушки и тимьяна, утра, полного кардамона, и неба, которое улыбалось над крышами домов.

Каждое воскресенье мы отправлялись на экскурсию, Жорж непременно хотел, чтобы я освоилась в этой стране, планируя в ней остаться. Мы находились под французским протекторатом. Я иногда говорила на этом языке, который учила в школе. Я помнила уроки сестры Анаис: «Je, tu, il, nous, vous, ils»[8]. Однажды, по дороге в Триполи, я увидела палатки армянских беженцев, теснившиеся на пустыре. Мое сердце остановилось. Тысяча позорных картин бросилась мне в лицо: изнурительный переход через пустыню, душные лагеря, грязь и смерть, царящие повсюду, изничтожающие наши жизни, сотрясающаяся от рыданий Мария, отчаянным голосом зовущая маму и Прескотта, мое замаранное тело на пыльной дороге… Я отвернулась.

Наконец мы приехали в Триполи. Со стен маленького замка Муссалайха я смотрела на дома, прилепившиеся друг к другу до духоты. Букеты белья расцветали на грязных террасах. На извилистых улочках восточных базаров ремесленники резали по дереву и ковали медь. Я нашла Триполи шумным и пестрым, душным и завораживающим. С удовольствием пробовала я восточные сладости: знуд-эль-сит, тончайшее хрустящее слоеное тесто с легким ароматным кремом, карабиж, фисташковое лакомство, скрытое под душистым муссом. Луна обожала его и походила на маленького Деда Мороза с сахарной бородой. Янтарные завитки тонкого, как ниточки, теста соседствовали с фисташками и миндалем, а розовая вода тихонько засыпала в сахарном сиропе.

В следующие выходные мы отправились в горы. Я поднималась все выше, карабкаясь по невидимым ступенькам, чтобы коснуться неба.

Там, на облаке, Жиль. Однажды я протяну руку и почувствую его прикосновение…

Стемнело, надо было возвращаться. Жорж и Луна обогнали меня. Я остановилась, давая своей душе настояться на этом дивном пейзаже. Ливан раскинулся у моих ног в полноте огней, создававших иллюзию, что я не одна. О чем думают все эти люди, увязающие в каждом из городов мира? Просыпаются ли они порой ночами, взмокшие от неотвязных вопросов, пьяные от ответов? Бывает ли, что утро придавливает их на мгновение, когда они открывают глаза? Мир вдали продолжал свой бег, свое глухое кипение. Саламе в Египте, Мария в Алеппо, а Жиль…