Аромат изгнания

Дорогая Луиза,

Я очень часто думаю о тебе. Хотелось бы знать, что с тобой сталось, ведь в твоих редких письмах ты ничего о себе не пишешь. Я уже больше года живу в Италии. Все восхищает меня в этой стране. Я очень жалела, что тебя не было на моей свадьбе, но у тебя наверняка были на то свои причины. Мой муж Александр – чудесный человек. Он бы тебе очень понравился. Зияд по-прежнему не женат и продолжает волочиться за девушками к вящему огорчению родителей. Камиль часто спрашивает о тебе и Марии. Он опубликовал некоторые свои стихи в журналах и целыми днями пишет, тоже к вящему огорчению родителей! Одна только я их не огорчаю. Но надолго ли? Они хотят, чтобы я родила ребенка, но я еще не готова стать матерью. Я хочу быть свободной и колесить по миру. Так что пока – нет!! Конечно, нельзя тянуть слишком долго, я и так затянула, но я хочу пожить! Как видишь, ничто во мне не меняется, особенно моя пресловутая независимость. Знаешь, недавно ночью я видела падающие звезды в небе и вспомнила ту ночь, когда мы смотрели на них в пансионе.

Я люблю тебя и думаю о тебе.

Твоя подруга

Селена

Я словно наяву увидела нас двоих, лежащих на траве…

«Смотри, Луиза! Загадай желание!..» «Я хочу ластик, который стирает память, хочу, чтобы ночью не было темно, хочу, чтобы детство никогда не уходило, хочу, чтобы у меня еще были эмоции, хочу, чтобы Мария всегда жила со мной, хочу поговорить с дедушкой, хочу увидеть маму, хочу увидеться с тем, кто подарил мне деревянное сердечко, хочу…»

Какое из этих желаний сбылось, Селена? Ты-то осталась той, кем была, все судьбы мира склоняются перед твоей волей, и твое письмо брызжет жизнью, которая всегда ослепляла меня в тебе.

«Дорогая Селена. Прости, что не пишу тебе чаще, но я так занята, что…»

И так далее, на целую страницу. Никакое письмо ни о чем, потому что поэтесса пишет для самой себя красивые пустые письма.

Под вечер Нахель иногда приходил со мной поздороваться. Он сильно отстал в учебе и согласился, чтобы я давала ему уроки письма. Он как никто напоминал мне Жиля – такой старательный, так склоняется над тетрадью. Я замечала за собой те же жесты, те же слова. Разговаривали мы мало, нам было хорошо молчать вдвоем. Мы делили похожее горе, которое ничто никогда не сможет утешить, и нам нравилось быть вместе. Когда он достаточно поверил в себя, я дала ему самому написать маме. Я же писала Жилю, Амбре, дедушке, и мы вместе ехали к морю на велосипеде Валида, чтобы пустить по воде бумажные лодочки, полные слов. Иногда я не видела его по несколько недель. Однажды он просто появлялся, и все. Я никогда не задавала ему вопросов. Мы были лишь тем, что давали друг другу увидеть.

Иной раз проливной дождь на несколько дней кряду накрывал Бейрут, вынуждая меня укрываться под лестницей, которая вела в мою квартиру. Эти дни муссона были худшими для меня, потому что прогоняли с улицы людей, что обычно толпились вокруг. Мне приходилось оставаться один на один с моим глубоким одиночеством, слушая, как утекает время. Один только Валид развеивал мое уединение. Мы пили кофе под лестницей, беседуя обо всем и ни о чем. Иногда он приносил мне наргиле. Я курила, откинувшись на стуле, как когда-то папа и дедушка на нашей террасе в Мараше. От табака щипало глаза, и я сама не знала, потому ли они наполнялись слезами, или из-за всего того, что я вспоминала и чего мне так отчаянно не хватало.

29