Аромат изгнания

Элен, похоже, говорила правду. Талин уже не знала, кому верить.

– В таком случае, почему ты просто не расскажешь мне, что произошло?

– Ничего не произошло. По крайней мере, ничего, что касалось бы тебя.

– Что ты несешь? Речь идет о тебе и о Ноне – конечно, это меня касается! Вы никогда ничего мне не рассказывали. Я хочу знать, почему растила меня она, а не ты. И главное, почему ты всегда меня терпеть не могла!

Талин трясло. Она со злостью вытерла слезы. На лице ее матери читалось напряжение.

– Тебе всегда нужны были драмы, – припечатала она. – Еще совсем маленькой ты пристрастилась к мизансценам. Рассказывала всем, что я тебя не люблю. У тебя были такие требования…

– Требования? – воскликнула Талин. – Я просила лишь немного внимания. Четверти того, что ты уделяла Араму, мне хватило бы с лихвой!

– Ты ревнуешь к брату, с тех пор как научилась ходить.

– Почему ты не скажешь прямо, что предпочитаешь его мне?

– Потому что это неправда.

– Правда, и ты это прекрасно знаешь. Все всегда было только для него. Я не в обиде на Арама, я его очень люблю. Я в обиде на тебя. Я не уйду, пока ты не скажешь мне правду.

Слова вылетали со всей яростью, которую она копила в себе с детства. Это была их первая настоящая стычка, Талин всю жизнь избегала конфронтации с матерью, и раньше ее всегда защищала Нона.

– Достаточно, чтобы ты просто призналась.

– Мне не в чем признаваться, я ни в чем не виновата.

– Нет. Ты виновата в недостатке любви. Почему ты не хочешь ничего мне сказать? Ты не понимаешь, что мне это нужно? Не можешь в кои-то веки подумать о ком-нибудь, кроме себя любимой?

Слезы текли по щекам Талин. Элен смотрела на нее, не шевелясь. Она пригладила волосы в нерешительности. Странное волнение на несколько мгновений изменило выражение ее лица.

– Ты в самом деле хочешь знать правду? – тихо сказала она.

Талин вдруг захотелось убежать. Может быть, вообще не стоило приходить. Вдруг она недостаточно сильна, чтобы услышать правду?

– Ты всегда считала Нону своей матерью, она заняла мое место. Но твоя драгоценная Нона, которая тебя вырастила, которую ты любишь и боготворишь, никогда не привозила меня к Луизе.

Горькие складки у рта Элен стали глубже.

– Но что же тогда произошло?

– Она меня бросила.

– Как это? – оторопела Талин.

– Нона постоянно путешествовала ради своего личного комфорта, и я ей мешала. Она привыкла оставлять меня там и сям, у друзей. Поначалу заезжала меня навестить, потом и вовсе перестала.

Боль Талин нарастала.

– Нона меня бросила. И что с того, что потом она вырастила тебя как свою дочь?

– Нет, этого не может быть.

– Она всегда считалась только с собой, – злобно продолжала мать. – Ты боготворишь ее с первого дня. Все эти годы я не хотела лишать тебя иллюзий. Я бы и словом ни о чем не обмолвилась, не приди ты умолять меня сказать правду.

Как могла Нона так поступить? В шоке Талин не знала, что сказать. Она чувствовала себя странно пустой, словно под анестезией, и ощущала в глубине души огромное горе, которое была не в состоянии выпустить на волю. Ей хотелось что-нибудь сказать матери, но язык не поворачивался. Элен не поощрила ее ни единым жестом, глядя куда-то вдаль, ей не терпелось, чтобы дочь ушла. Добавить было нечего. Молодая женщина поставила кофейную чашку на стол, встала и направилась к двери. Уходя, она обернулась и встретила взгляд матери. Она прочла боль в ее глазах. На миг ей захотелось броситься к ней, обнять, наверстать все упущенное время. Она порывалась сказать хоть что-то, но Элен вся подобралась.

– Пока, – с трудом выговорила Талин.

Бронированная дверь захлопнулась за ней. Молодая женщина поспешила покинуть дом и пошла по тенистым аллеям авеню Фош. Ее вынесло на скамейку, и она села, раздавленная словами матери. Та, кого она всегда обожала, предстала в мрачном свете. Нона стала матерью для нее и спасла ее от равнодушия Элен, но в то же время она была корнем ее несчастья. Разрываемая противоречивыми чувствами, Талин уже не знала, что думать. Почему солгала Луиза? Почему Нона не сказала ей правду? Грусть мало-помалу сменилась гневом. По мере того как она осознавала, что жизнь ее была построена на лжи, незнакомая доселе ярость овладевала ею.

Вернувшись в Бандоль, Талин бросилась к Теодору. Он спокойно дал ей излить свой гнев, что разозлило ее еще больше. Он был невозмутим, не защищал Нону, не сочувствовал. Просто смотрел на нее с нежностью, по мере того как она вытаскивала из своего сердца застрявшие в нем колючки.

– Ты знал, что Нона бросила мою мать, правда?

– Да, – ответил он.

Его спокойствие удесятеряло ее ярость.

– И ты так и не счел нужным проинформировать об этом меня?

– Это должна была сделать Нона, не я.

– Но ты же знал, что она мне ничего не говорила!

– У нее были свои резоны, я их уважал.

– Ты сделал выбор, ты щадил ее! – вышла из себя Талин. – Что чувствовала я, тебе было безразлично. Вы думали только о себе.

Теодор вздохнул. Он помнил свои споры с Ноной. Он уговаривал ее открыть внучке семейные тайны, но она всегда противилась. Должен ли он был настоять?