Артефакт

– Ты?.. Теоретически возможно… Только как бы «тебе» до медальона добраться удалось? Смотри! Один медальон – «мой». Если я куда-то перемещаюсь, то перемещаются и мои дубли. Твой медальон лежал в могиле. Третий – у Насима. Каким образом твой третий дубль мог навестить могилу второго? Допустим, воспользовался медальоном Насима… Ты ведь с моим медальоном свинтил тогда из ванной – значит, они взаимозаменяемы… Теперь… Что мы знаем о «Насимах»? Один вроде бы мертв. Про двух других нам ничего не известно. Надо бы еще разок во Францию позвонить… Ну, положим, попал в руки твоему дублю медальон Насима, и он добрался до «вашей» могилы. Тогда, по идее, ты бы тоже переместился в другую реальность, но ты ведь, кажется, никуда не перемещался после своих похорон? Кроме того случая, когда экспериментировал с моим медальоном… Получается, что твой дубль не мог забрать медальон из могилы. Его мог забрать либо Насим, либо мой дубль… либо вообще кто-то посторонний. Зачем кому-то постороннему лезть к вам, оборотням, в могилу – я себе плохо представляю…

– Я мог и не заметить, что перемещался, – возразил Кегля. – Ты ведь тоже поначалу не замечал… Или ночью, например.

– Мог, – вздохнув, согласился я: моя логика легко трещала по швам под давлением банальных неопределенностей. Неопределенностям вообще свойственно нарастать, как снежный ком, стоит только допустить хотя бы одну из них в рассуждения. А логике и в одной-то реальности сильно доставалось от диалектики, а уж трех для нее явно было многовато. Но я больше полагался на интуицию и в более связные времена. Логика ведь только ее служанка… хотя и не только ее.

– И все же это маловероятно, – рассудил я, заглушая сомнения текилой. – В любом случае, надо бы навестить этого охотника, который тут пальбу устроил…

– Что-то мне не хочется, – поежился Кегля.

– Я тебе и не предлагаю, – пожал я плечами. – Но помни – если я отсюда убываю, то кто-то прибывает…

«И кого же я, в таком случае, навещать-то собираюсь?» – сообразил я.

– Придется мне тогда на это время где-нибудь укрыться, – параллельно поделился своими заботами Кегля. – Хотя от тебя трудновато укрыться…

«А может, оно и к лучшему, что меня не будет дома, когда я заявлюсь к „себе“ в гости? – продолжал соображать я. – Наверно, не очень приятная вышла бы встреча…» Легкий холодок пробежал у меня по спине от этой шизофренической идеи…

И все же стоило рискнуть ради информации. Она ведь нынче самый ценный товар, или уже нет? Почем, интересно, можно сплавить хотя бы то, что мы с Кеглей знаем?.. И кому?.. И что нам, собственно, известно, если не брать в расчет тот наивный лепет, из которого мы с Виталиком сплели себе новую «концепцию» бытия, в котором теперь и обитали, как умели?..

Как бы паршиво ни был устроен этот мир, человеку почему-то всегда требовалось иметь при себе его сокровенную концепцию – пусть самую нелепую, лишь бы хоть как-то сходились концы с концами. И нелепости обычно громоздились в самых ключевых местах, там, откуда берут свое начало таинственные истоки бытия.

На самом деле человеку, естественно, хотелось бы видеть простую и ясную картину мира, но почему-то до сих пор ему так и не удалось добиться этой заманчивой ясности.

Подкупающий своей определенностью материализм, очень эффектно разгонявший поначалу туманы мистики, в погоне за ускользающим смыслом и сам постепенно втянулся в такую же недоступную простым смертным концептуальную мглу. Простым смертным оставалось только верить в него, не понимая уже почти ни слова из того, о чем вещают ученые, – точно так же, как раньше им приходилось верить в Бога, полагаясь на слова священников и оставляя на их разумение таинственную суть противоречивых, а иногда и попросту немыслимых догм. Но если каббалистические формулы физиков могли хоть как-то ограничить потоки домыслов, то чем ограничивались эти потоки в менее рациональные времена? Таким ограничителем могла стать разве что эстетика, и, вероятно, неспроста: красота теории – свидетельство в пользу ее истинности, так ведь? Во всяком случае, подобного мнения придерживался господин Каргопольский…