Артюр Рембо

Изабель была потрясена рассказом матери и решила, что отныне ее долг — полностью посвятить себя старшему брату, которым она восхищалась и гордилась (он сумел выбиться в люди, тогда как этот бездельник Фредерик…), но знала лишь по письмам из Аравии и Африки (они были довольно сухими и равнодушными). Когда Рембо решил искать счастья за морем, Изабель едва исполнилось девятнадцать лет. Теперь же ей был уже 31.0 браке больше не могло быть и речи, она никогда не была влюблена, и ее преданность и нерастраченная нежность обратились на брата. Она догадывалась, что Артюр остро нуждается в доверии и любви. Что ж, она станет его наперсницей, внимательным другом, духовным наставником: привести его к вере также было частью миссии Изабель. Короче говоря, при ее стремлении к самопожертвованию любовь к вновь обретенному брату пришлась кстати.

С середины июня их переписка становится очень активной. В его письмах к ней чередовались душевные взлеты и погружения в пучину отчаяния. За ними следовало умиротворение, но уныние и грусть все же преобладали.

В письме от 17 июня Рембо просит прощения за то, что так рассердился на мать из-за ее отъезда, он ведь не знал, что Изабель больна. Явно забывшись, он старается утешить ее следующими словами: «Все болезни можно вылечить со временем и при должном уходе. В любом случае нужно терпеть и не отчаиваться». Что до него самого, он держится лишь тем, что один врач сказал ему, что уже через месяц, поначалу очень медленно, он сможет начинать ходить.

Но через несколько дней тоска снова овладевает им. 23 июля он пишет: «Я плачу день и ночь. Я конченый человек, меня искалечили на всю жизнь.

(…) Я совершенно не знаю, что делать. Эти неприятности сводят меня с ума. Не могу заснуть ни на минуту.

Как убога наша жизнь, полная нужды и страданий! Так зачем же, зачем мы вообще существуем?»

Тем временем случилась еще одна беда: Изабель сообщила Артюру, что в Рош приезжали жандармы и выясняли, каково отношение Рембо к воинской повинности, говорили об уклонении от военной службы, о расследовании и трибунале.

Это известие доконало его: «Попасть в тюрьму после того, что я только что перенес! Лучше умереть!»

Нужно отметить, что Изабель и г-жа Рембо действовали достаточно неловко: вместо того чтобы сказать правду и на основании медицинского заключения потребовать окончательного освобождения от службы, они оставили тайной и то, что Артюр вернулся во Францию, и то, что ему ампутировали ногу. Некоему адвокату было поручено проверить дело Рембо в главном интендантском управлении в городе Шалон-сюр-Марн, но тот ничего не выяснил.

Хуже всего было пребывать в неизвестности. «Мы не можем ничего разузнать, ведь тогда тебя обнаружат!» — пишет брату Изабель. Рембо казалось, что его преследуют, разыскивают, как преступника. Вернуться в Рош, чтобы тут же угодить зверю в пасть? Ну нет! При малейшей тревоге он первым же кораблем отправится в Африку.

«Не выдавайте меня! — умоляет он родных. — Чтобы не привлекать внимания на почтовых отделениях Роша и Аттиньи, посылайте письма не так часто и не пишите на конверте имя, только фамилию».

В конце концов, Изабель и г-жа Рембо обратились с ходатайством к коменданту призывного пункта в Мезьере. Заключение об отношении Рембо к воинской повинности, которое Изабель, полагая, что «дело улажено», переслала Артюру, гласило: «Рембо, Ж.-Н. Артюр с 16 января 1882 года находится в Аравии, вследствие чего его отношение к военной повинности легально; до возвращения во Францию ему предоставляется повторная отсрочка от военной службы».

Но в действительности ничего улажено не было, ведь Рембо находился во Франции!

Его страх быть пойманным превратился в навязчивую идею. Несчастному казалось, что за ним постоянно шпионят: «Рядом со мной за столом сидит больной инспектор полиции, который постоянно разыгрывает меня и действует на нервы рассказами о службе».

В конце концов — хотя именно с этого следовало бы начать — Рембо послал коменданту призывного пункта Марселя письмо, составленное Изабель. В нем было указано все: пребывание на чужбине, разрешение на отсрочку от военной службы, возвращение во Францию и ампутация, в силу чего он имел право требовать пожизненного увольнения от военной службы. Но сам он не был уверен в успехе: «Военные способны засадить в тюрьму даже калеку прямиком из больницы» (письмо от 15 июля).

К июню-июлю 1891 года относятся самые патетические письма Рембо. Каждое из них — вопль, они исходят тоской и мукой. Помимо страха перед санкциями со стороны военных, в них преобладают две темы: сожаление, что он позволил ампутировать себе ногу, и убеждение в том, что он не сможет пользоваться ни костылями, ни протезом.