Артюр Рембо

Мне нужно постоянно что-то придумывать, чтобы он не натворил кучу глупостей. К счастью, я имею некоторое влияние на него. Теперь его «идея фикс» — покинуть Марсель и уехать туда, где климат потеплее — в Алжир, Аден или Обок. Здесь его удерживает лишь боязнь того, что я не поеду за ним дальше, а без меня он обойтись уже не может.

Когда Артюр просыпается и видит, как за окном на ясном небе светит яркое южное солнце, его душат рыдания, и он говорит, что никогда уже больше не выйдет на улицу: «Я уйду в землю, а ты будешь купаться в солнечных лучах!» И так весь день — бесконечные жалобы и полная безысходность.

Потом — обед, к которому бедняга не притрагивается; оставив десерт сестре, он отсылает назад остальное; дневной обход с неизменными ободряющими словами врачей, которые Артюр слушает «с неким подобием надежды» — он хочет им верить, несмотря ни на что.

В половине шестого в комнате уже совсем темно, пора зажигать свечи. Время до девяти вечера тратится на массаж, смену белья, перестилание постели и тому подобное. Всеми возможными и невозможными способами он оттягивает мой уход, а потом прощается так, как если мне не суждено больше застать его в живых. И так каждый вечер².

Многие из друзей приходили навестить его. Морис Риес, будто бы не замечая серьезности положения, писал ему (8 сентября 1890 года): «Вы можете, когда захотите, переправить через Джибути любую нужную Вам партию оружия, главное сохранить все это в тайне, чтобы не привлечь внимания итальянцев»³.

Альфред Барде тоже не раз приезжал. «Когда он увидел Рембо, — пишет Жан-Поль Вайан, — тот, будучи в полном отчаянии и плача, показал ему то, что осталось от ноги. Потом начались воспоминания, и г-н Барде стал утешать Артюра, уверяя его, что есть специальные ножные протезы, предложил приехать выздоравливать к нему в деревню. Рембо был очень тронут и плакал, как ребенок». Навещал его в клинике Непорочного Зачатия и Огюстен Бернар, коммерсант из Адена (об этом он рассказывал Мелера).

Сохранились несколько портретов Артюра, относящихся к этому периоду, — три рисунка Изабель, репродукции которых есть в «Album Rimbaud». Первый представляет его ужасно исхудавшим, с полузакрытыми глазами на изможденном лице; второй портрет производит более сильное впечатление, на нем Артюр изображен в белом чепце со страшно ввалившимися глазами; наконец, на третьем (это эскиз) он изображен лежащим, с распухшей от массивной повязки правой рукой.

Нам остается только рассказать о памятном дне 25 октября.

На этот счет мы имеем в своем распоряжении только одно свидетельство — письмо Изабель к матери от 28 октября; в свое время оно было предметом продолжительных литературных споров, но подлинность его несомненна. Это настоящий благодарственный молебен. Артюр уверовал в Бога! На Артюра снизошла Божья благодать! «Это праведник, святой, мученик, это избранник Господень!»

«Я думаю, что еще ничей уход из жизни не был большим назиданием для потомков», — напишет набожная сестра Луи Пьеркену 17 декабря 1892 года.

Основываясь на этом, многие «правоверные католики», от Клоделя до Мориака, сочинили настоящую «евангельскую историю» о возвращении блудного сына. «В духовном плане Рембо подобен мотыльку, — пишет г-жа Брие, — которым Богу в конце концов удалось пополнить свою коллекцию».

Но давайте спустимся с небес на землю и задумаемся, как же в действительности обстояло дело.

Во-первых, не следует упускать из виду то, что одной из причин присутствия Изабель — и, пожалуй, единственной, не считая, конечно, сострадания к ближнему — было желание уговорить брата умереть христианином — она и сама об этом говорила. Во-вторых, можно с уверенностью утверждать, что до 25 октября 1891 года никаких изменений в его душе не происходило: веским аргументом в пользу этого являются его обвинения в адрес персонала больницы. Он ругался как извозчик, заявляет Морис Риес.