Артюр Рембо

Священники, приглашенные Изабель, — каноник А. Шо-лье и отец Ф. Сюш⁴ — два раза пытались наладить отношения с умирающим, но обоим он оказывал такой холодный прием, что они не осмелились говорить с ним о серьезных вещах. Рембо оставался таким, каким был всегда — чуждым и враждебно настроенным по отношению к любой религии.

И вот, 25 октября, после высокой мессы, один из священников пришел проведать Артюра, побеседовал с ним и выслушал его исповедь. Выйдя из палаты, он подошел к Изабель: «Что Вы скажете, дитя мое, на то, что Ваш брат верует? Он верует, и я еще ни в ком не видел такой веры».

Изабель, просияв от радости, ринулась в палату к Артюру, ожидая увидеть на лице брата благодать Господню — но не тут-то было. На его лице была печать «смиренной задумчивости».

Последовал следующий диалог:

ОН: Сестра, в наших жилах течет одна кровь. Скажи мне, веришь ли ты, веришь ли? (Странный, казалось бы, вопрос: ведь, ей-богу, он знал, что она верит, она давно успела ему надоесть своей набожностью и вечными призывами разделить с ней ее веру. На самом деле он имел в виду следующее: «Есть ли в тебе помимо этого жеманства настоящая, искренняя и глубокая вера?»)

ОНА: Я верую. Многие гораздо более сведущие люди верили и верят, а к тому же сейчас у меня есть доказательство этого.

ОН: Да, но они говорят, что верят, делают вид, что обращены в веру, а на деле все это лишь спекуляция с целью заставить всех читать то, что они пишут!

ОНА: Нет, они бы заработали больше денег, богохульствуя.

ОН (пытаясь поцеловать ее): Да, не зря мы с тобой слеплены из одного теста — мы и правда можем быть во всем единодушны. Так, значит, ты веруешь?

ОНА: Да, верую. Надо верить.

«Надо верить». Значит, битва еще не выиграна — когда цель достигнута, о ней перестают говорить. Генералу-победителю не говорят, что нужно побеждать.

Человек, связанный предрассудками и враждебно относящийся к Артюру, делает из этого вывод, что ничего не было, что Изабель приняла желаемое за действительное или по меньшей мере сильно приукрасила смысл нескольких слов священника, который не очень уловила, или вообще просто-напросто солгала.

Этот человек ошибается. Что-то действительно произошло этим воскресным днем 25 октября. Артюр перестал быть тем, кем был раньше, но и не стал таким, каким его мечтала увидеть Изабель.

До того момента Бог для Рембо был лишь предметом постоянных и едких насмешек — и вдруг он уверовал в него и молит о спасении. Он обращается к Богу Изабель, но точно так же он обращался бы к Богу евреев или мусульман. Он понял и увидел на примере сестры, что вера дает верующему какое-то особое невозмутимое спокойствие, и это доказательство подействовало на него сильнее любых призывов (которые к тому же он просто проигнорировал бы). Если вера существует, может быть, есть и Бог, а если Он есть, значит, Он может меня исцелить. И Артюр готов был потратить последние силы, цепляясь за эту соломинку.

«С этого момента, — отмечает Изабель, — он больше не богохульствует; с распятием в руках он призывает Христа и молится, молится — он, Артюр!»

Он также повторял: «Аллах керим!» — «Да свершится воля Божья!»

Но дальше по пути спасения души Артюр не продвинулся ни на шаг. Он только попросил сестру привести комнату в порядок (священник должен был вот-вот вернуться, чтобы причастить его): «Вот увидишь, как меня окружат свечами да кружевами!» Но священник не пришел, и поэтому весьма вероятно, что Артюра не причащали и не соборовали⁵. Объяснения, которые приводит Изабель, выглядят не очень-то убедительно: «мы боялись слишком разволновать его, он мог нечаянно выплюнуть облатку и т. д.» — все это плохо соотносится с тем, что она говорила о его утреннем спокойствии.

Ни о чем другом он не просил. «Считая, что о нем забыли, — продолжает Изабель, — он заметно погрустнел, но ни на что не жаловался».

Напрашивается вывод: Рембо не уверовал в полном смысле слова; путь веры был закрыт для него — в своем неверии он зашел слишком далеко.

Болезнь тем временем прогрессировала с ужасающей быстротой: культя ужасно распухла и огромная опухоль постепенно дошла до самого паха, ниже все стало твердым, чувствительность была потеряна. Боль переместилась в руки, в другую ногу, дошла до головы. Пришлось снова прибегнуть к морфию. С этого момента Артюр больше не выходил из коматозного состояния, прерывавшегося только кошмарами и бредом. При этом он говорил тихо, но очень отчетливо — врачи были в изумлении. Ему все казалось, что он в Хараре, сестру он принимал за Джами, подгонял ее, говоря, что нужно поскорее набрать верблюдов и нагрузить караван, чтобы ехать в Аден. Почему его не будят? Его ведь ждут, он может опоздать… И слезы текли у него из глаз.

Вот последнее, что мы знаем о состоянии умирающего.

Изабель пишет: «Артюр практически ничего не ел; то немногое, что нам удавалось уговорить его съесть, вызывало у него отвращение. Он ужасно отощал, был похож на скелет, а по цвету лица его трудно было бы отличить от трупа. А это несчастное тело с парализованными и искалеченными членами! О Боже, как его было жаль!»