Еще неизвестно, для кого этот переезд был большим кошмаром — для Артюра, который, весь в жару от лихорадки, никак не мог устроиться, чтобы хоть как-то успокоить постоянную боль, или для Изабель, которая, сжавшись в комок, тихо плакала в своем углу. Артюр едва дышал, пот катился с него градом, его жалобные стоны то и дело сменялись неистовыми криками в бреду. Казалось, его страдания достигли предела того, что может вынести человеческое существо. Каждое мгновение малейшее сотрясение наполняли его тело страданием; беспощадная, неотвратимая пытка продолжалась.
На рассвете, когда подъезжали к Лиону, он наконец ненадолго забылся сном. Время тянулось нестерпимо долго, только во второй половине дня показался Камарг. В купе было душно, как в склепе.
Придя в себя, Артюр понял, что тело больше не слушается его. А еще надо добраться до больницы…
Вокзальный персонал демонстрировал чудеса аккуратности, поднимая Артюра, перенося его из вагона через весь вокзал, устраивая в фиакре. Какой вздох облегчения должен был вырваться у Изабель, когда она увидела его лежащим на узкой больничной койке!
Артюр велел записать его под именем Жана Рембо — пусть смехотворная, но все-таки предосторожность на случай, если его еще ищут военные.
В течение месяца после этого мы не имеем никаких сведений о его состоянии — первое письмо Изабель к матери датировано 22 сентября. Все врачи, с которыми она консультировалась, в один голос твердили, что дни ее брата сочтены, что ему осталось несколько дней или недель.
— Останьтесь с ним, — советовал доктор Трастур, — если вы уедете, это будет для него настоящий удар.
Конечно, в его присутствии все говорили о возможном и даже весьма вероятном выздоровлении, о том, что нужно лишь иметь терпение и т. д. Дошло до того, что Изабель, видя, что Артюр немного успокоился, что приступы мучают его меньше, что аппетит вернулся, спрашивала себя, а не лгут ли ей врачи? Но ремиссия длилась недолго. Артюр слабел с каждым днем и понимал это. Ах! если бы нашли какое-нибудь средство, все равно какое (вот, говорят, электричество помогает), которое бы вернуло ему правую руку, дало бы возможность ходить на протезе! Но стоило ему лишь заикнуться об этом, как он сам тотчас осознавал всю беспочвенность своих надежд. Снова начинались рыдания, он молил сестру не покидать его.
Изабель была в отчаянии: от матери писем не было. «Я тебя на коленях умоляю написать мне, — взывала она. — Что у тебя стряслось?» Существует мнение, что холодность г-жи Рембо объясняется тем, что Артюр в свое время отсоветовал сестре выходить замуж за одного богатого рошско-го фермера. Однако все это попахивает плохим романом. Скорее можно себе представить, что она была недовольна тем, что дочь не писала о том, когда вернется.
Невозможно, чтобы ей было абсолютно плевать на бедного страдальца, который то призывал к себе смерть, крича во весь голос, то угрожал повеситься или покончить с собой как-нибудь еще, если сестра уедет. «Он так страдает, — добавляет Изабель, — что я и впрямь начинаю думать, что он способен на то, о чем говорит» (в письме от 3 октября). Состояние несчастного больного — корчащегося от боли, вечно чем-то взволнованного и расстроенного — требовало постоянной заботы и внимания. Чтобы доказать необходимость своего присутствия в больнице, Изабель в письме от 5 октября приводит распорядок их дня: