Артюр Рембо

«Этот малыш Рембо удивителен! Он заявил Банвилю, что пришло время уничтожить александрийский стих! Вы можете представить себе наше изумление, когда мы узнали об этой идее; но за ней последовало изложение теоретических принципов юного поэта. Мы внимательно слушали, пораженные зрелостью его суждений, так плохо вязавшейся с его юностью»⁷.

Это подтвердил и Банвиль, вспоминавший, как в один прекрасный день «г-н Артюр Рембо поинтересовался у меня, не нужно ли будет вскоре упразднить александрийский стих».

Делаэ добавляет: «Верлен рассказал мне, что когда Рембо прочитал свое стихотворение («Пьяный корабль») Банвилю, тот отметил, что было бы неплохо сказать вначале: «Я — тот корабль, который…» и т. д. Юный дикарь ничего не ответил, но, уходя, пожал плечами и пробормотал: «Старый осел!»⁸

По слухам, Рембо был представлен и Виктору Гюго, который принял его следующими словами: «Это Шекспир-дитя!»; но Верлен не упоминает ни об этой встрече, ни о разговоре. Рудольф Дарзанс, которому принадлежит первая версия рассказа об этом событии, не ручается за ее достоверность: «По крайней мере, так говорят». Гораздо вероятнее, что высказывание Гюго относилось к поэту и актеру Альберу Глатиньи. Это определение куда лучше подходило ему, нежели Рембо, у которого, если не считать его стихотворения об Офелии, нет ничего общего с великим Вильямом⁹.

Артюр также не встречался ни с Теофилем Готье, ни с Леконтом де Лилем — по правде говоря, он был принят лишь в узком кругу парнасцев из Латинского квартала. Единственное исключение: однажды он, по всей видимости, провел целый вечер в кафе в обществе Жюля Клареси, очень уважаемого критика. Делаэ, которому мы обязаны этим свидетельством, указывает, что Клареси назвал Рембо «славным малым»¹⁰, что в его устах было исключительной похвалой.

Наш герой снова встретился со старыми знакомцами: карикатуристом Андре Жилем (его карандашу принадлежит набросок, изображающий Артюра на носу его пьяного корабля¹¹) и Жаном-Луи Фореном, по-прежнему бедным и страстно влюбленным в искусство. Последний зарабатывал на жизнь тем, что придумывал рисунки для рекламы или раскрашивал веера.

Затем Рембо отвели к фотографу. Одним из специалистов по работе со знаменитостями был в то время Этьен Карпа, совмещавший занятия фотографией с занятиями поэзией. Его мастерская находилась в глубине двора дома 10 по улице Нотр-Дам-де-Лорет. Рембо на фотографии просто замечателен: у него вызывающий и одновременно смиренный вид, проницательный взор Ясновидца устремлен вдаль, «и чувствуется, что все в нем презирает заботу о внешности и отдает предпочтение буквально дьявольской красоте естественности» (Верлен).

10 октября из Нормандии вернулся г-н Моте. Верлен собрал нескольких своих друзей и предложил им оказывать Рембо «гостеприимство по кругу», чтобы каждый по очереди брал на себя заботу о нем. Но Артюр не оценил этого великодушного шага. Не то чтобы он привязался к обывателям с улицы Николе; разлука с Верленом — вот что было для него невыносимо. Нужно было постоянно держать Поля рядом с собой, чтобы помочь ему освободиться от рутины, в которой он погряз. В действительности Рембо сразу понял его слабость, недопустимый недостаток для Ясновидца, который должен обладать сверхчеловеческим мужеством. Плыть против течения тяжело, это требует постоянного напряжения; но он приложит все усилия, потому что это его долг. А пока не все ли равно, где жить, у одного идиота или у другого…

Шарль Кро первым приютил Рембо у себя. Мастерская, в которой он занимался изготовлением искусственных драгоценных камней, располагалась в старом особняке на улице Сегье, узеньком проезде в квартале Сен-Мишель. У него уже жил юный художник Пенуте по прозвищу Мишель де Лэй. Теодор де Банвиль поручил своей жене заботу о том, чтобы Артюру принесли складную кровать, несколько простыней и одеял, а также туалетный столик. Эта услужливость лишь усилила злость Рембо: его ставили на одну доску с теми, кто живет подаянием! Эти доброжелатели наверняка ожидали благодарности и почтительных поклонов. Было нестерпимо, что его жизнь зависит от их добрых намерений. Да, в гроте Ромри, по крайней мере, он был бы свободен и никому ничего не должен!