Артюр Рембо

Он недолго жил у Шарля Кро. Гюстав Кан утверждает, что Рембо указали на дверь после того, как он разорвал подшивку журнала «Художник» «в гигиенических целях». Правда ли это? По крайней мере, вполне правдоподобно. Как бы то ни было, Артюр исчез. Верлен узнал об этом не сразу, потому что с момента рождения сына большую часть времени проводил дома. Ставшая нервной и ревнивой Матильда беспрестанно осыпала мужа упреками: с чего это он так привязался к Рембо, о существовании которого несколько месяцев назад вообще не знал; почему проводит с ним целые дни, шатаясь по пивным; потому, что этот мальчик просто мил?!..

Никто не видел Рембо три или четыре дня. Верлен не находил себе места: кто, как не он, был в этом виноват? Он не выполнил свой долг до конца, он должен был лично заботиться об Артюре, а не поручать его другим; выходит, он бросил его одного в этих литературных джунглях!

Тогда Поль собрал друзей, чтобы обсудить с ними, как создать Рембо приличные условия существования и найти ему работу; ведь юный поэт, скорее всего, домой не вернулся: он часто повторял, что никогда этого не сделает!

Они методично обследовали Латинский квартал и его окрестности. Рембо нигде не было.

Через некоторое время Верлен встретил Артюра недалеко от площади Мобер. Тот, грязный, бледный, обовшивевший, нищий, голодный и холодный, почти отчаялся, но по-прежнему был полон решимости и не хотел сдаваться; «приходится много страдать, — писал он Изамбару, — но нужно быть сильным, нужно родиться поэтом». Он жил в ночлежках с бродягами и вместе с ними рылся в помойках.

Они договорились о двух вещах. Верлен, не откладывая дела в долгий ящик, попросит Банвиля — доброта его беспредельна — отвести для Рембо отдельную комнату в его доме, а потом организует сбор пожертвований для Артюра среди писателей Латинского квартала, чтобы он мог хотя бы не умереть с голоду. Сохранилось письмо Шарля Кро к драматургу Гюставу Праделю от 6 ноября 1871 года, в котором Кро просит адресата присоединиться к этому мероприятию в пользу «воспитанника Муз», как это уже сделали Камиль Пеллетан, Эмиль Блемон и он сам.

Мэтр принял Рембо у себя по-отечески великодушно. Г-жа де Банвиль, не отставая в любезности от мужа, предложила разместить Артюра в комнате прислуги в их квартире на улице Бюси. Она сама занялась обустройством жилья: подмела, повесила симпатичные шторки из кретона, принесла новые постельные принадлежности. Скоро комнатка стала выглядеть совсем неплохо. Конечно, речь шла лишь о временном пристанище. У Верлена уже были другие соображения на этот счет. Требовалось всего несколько дней.

Артюр, наверняка недовольный тем, что ему приходится подниматься в свою комнату по черной лестнице, еще больше озлобился. Как только он вошел к себе, он разделся, потому что его сорочка кишела вшами, и соседи, увидев его в окне голым, пришли в возмущение. Это незначительное происшествие раздули в чудовищный скандал. Когда позже Рудольф Дарзанс расспрашивал об этих событиях обитателей Латинского квартала, ему рассказали следующее:

«В первый же вечер Рембо улегся спать на простынях в одежде, с грязными ногами. На следующий день он с удовольствием расколотил весь фарфор, а также кувшин для воды, раковину и ночной горшок. Несколько дней спустя, когда ему понадобились деньги, он продал мебель» (предисловие к «Реликварию»). Все это мало похоже на правду. Более правдоподобной кажется другая версия: Банвиль, в тот же вечер оповещенный о безнравственном поведении своего жильца, пригласил его к себе, и тот объяснил ему, что после проведенных как придется ночей его сорочка была полна вшей, и ему просто необходимо было снять ее. Добрый мэтр, растроганный рассказом о таких ужасах, приказал принести чистое белье и радушно пригласил его на ужин.

Думается, Рембо прожил на улице Бюси не больше недели.

В конце октября по инициативе Шарля Кро был основан клуб, так называемый Зютический[78] кружок, заседания которого происходили в гостинице Этранже; она сохранилась и по сей день в квартале Сен-Мишель на пересечении улиц Расина и Медицинского факультета. Здесь, в одной из комнат на четвертом этаже, окна которой выходили на бульвар, «Озорные чудаки» могли сколько угодно курить, пить, читать, кричать, декламировать стихи и даже бренчать на пианино.