Асафетида

— Черного предательства случаев зафиксировано сто сорок шесть, из них семнадцать с особым цинизмом… Да-да, разумеется, в том числе в отношении домашних животных, — уточняет он в ответ на вопрос какой-то пожилой женщины за кадром.

Убиение из удовольствия и из корысти разнесены в отдельные графы, за ними — калечения различной степени тяжести, надругательства, насилия, порча детей и девок. Когда звучит цифра, в зале мечтательно присвистывают. Эхт недобро косится на свистуна. Девица рядом с профессором достает из-под стола и вручает ему еще один исписанный от руки лист бумаги.

Последними пунктами в реестре значатся ворожба, ведовство и три непонятных «обращения по княжьей грамоте». Когда говорится об этом, на портер вдруг опускается гробовая тишина. Даже Эхтовы дамы подбираются и пытаются придать себе серьезный вид, насколько это возможно в таком наряде.

— Старый год был непростым для нас. Но не думайте о нем плохо, потому что следующий будет намного, намного хуже.

Публика хлопает в ладоши. На часах — без одной минуты полночь.

— С наступающим новым годом!

Та же девица, которая давала ему листки, теперь подает Эхту со столика фужер с кроваво-красным напитком. Профессор одним глотком осушает его до дна.

Двенадцать ударов из телевизора, странные и глухие, не похожи на бой курантов и напоминают пульс какого-то исполинского существа. Вместо гимна салют в космически-черном небе сопровождает лихая мелодия на баяне и балалайке.

Я хочу допить бутылку из горла́ одним глотком, но шампанское пенится и брызжет из носа. Поднимаюсь, чтобы взять салфетку, но не могу устоять на ногах. От жесткой посадки взвизгивают пружины старого дивана.

В комнате почти ничего не меняется, и лишь немного темнеет. Огонек дрожит над пузатой свечой в форме новогоднего шарика на столе. За моей спиной за диваном раздается шорох. Привычно тянет прокисшим шашлыком.

Первой из темного угла между шторой и боковиной дивана восстала Варвара. В этот раз она уже не прятала лица за повязкой и таращилась на меня сверху вниз двумя выгоревшими глазницами. Она подошла вплотную и без церемоний уселась мне на колени. Обреченность навалилась на меня вместе с тяжестью мертвого тела. Вспомнился мудрый Костин совет, и я позволил ей сделать всё, что она захочет.

Внутри было склизко и холодно, как в болоте. Когда я сжал ее груди, из трещин в плоти стала сочиться маслянистая жидкость, которую при большой доле фантазии можно было принять за молоко. Все кончилось быстрее, чем я ожидал. С осчастливленным видом Варвара сползла на пол и скрылась из виду.

Следующая моя женщина — блондинка средних лет, единственная из всех, чье лицо пощадил огонь. Курносая круглолицая ведьма похожа на Ольгу Борисовну Лемминкяйнен, которая на третьем курсе вела у нас народную культуру. Получив свою порцию семени, она поднимается на ноги, делает шаг вдоль стола, складывает губы трубочкой и раздувает пламя свечи.

Первыми загораются на столе праздничные салфетки в елочку, которые принесла вместе с едой Оля. От салфеток занимается скатерть.

Запах мертвечины перебивает едкая вонь горящей синтетики. В сонном параличе я не могу пошевелить ни единым мускулом, и лишь одна часть моего тела остается живой. Новая женка вряд ли моложе моей покойной бабушки. Она берется за мой член заскорузлой ладонью и долго не может направить его куда следует. Когда это удается, довольно охает. Остальные ведьмы построились в очередь вдоль дивана и уже торопят ее.

С той стороны сна доносится стук по железу и цоканье Точкина:

— Там целовек! Там целовек!

Дым понемногу заполняет первые этажи в подъезде. Николай выбегает наружу, карабкается на балкон, но обрывается на первом же выступе и летит плашмя в клумбу. Среди переломанного сухостоя он лежит кверху лицом и продолжает вопить:

— Там целовек! Целовек! — Уже безо всякой надежды.

Под балконом собирается толпа соседей. Кто-то предлагает принести стремянку, но другие отвечают, что это бесполезно. За стеклом ярко вспыхивает тюль.

На праздники двор забит автотранспортом, и пожарной машине стоит большого труда протиснуться к подъезду в середине дома. С машины выкидывают лестницу. Двое лезут в горящую квартиру, достают оттуда через балкон бездыханное тело и внизу укладывают его на клумбу вдоль поребрика.

Один из бойцов пожарной бригады стягивает рукавицу, приседает на корточки и щупает пульс на шее. Другой в это время уже волочит брезент, которым вместе с напарником накрывает труп.

— Двадцать лет, — раздается из толпы чей-то печальный вздох.

Лейтенант Точкин молча стоит перед накрытым брезентом телом на черной земле и раз за разом осеняет себя крестным знамением.

Книга вторая

1. Панихида

— Боже духов и всякия плоти, смерть поправый и диавола… — Следующее слово вдруг застряло у пожилого священника в горле. Он испуганно таращится куда-то за плечо Николая Точкина в парадной форме.