Асьенда

– Палома думает, она убила Мариану, – тихо произнесла я. – Это правда?

Андрес застыл на полуслове, рука его на несколько мгновений зависла в воздухе. Он не дышал, будто само время остановилось и украло вдох с его уст. Затем он выругался, целых два раза – резко и грубо, и закрыл лицо руками.

– Это моя вина. Это все моя вина. Я ее разозлил. Я не должен был… – Он выругался в третий раз.

Я уставилась на него, открыв рот от удивления. Все кусочки наконец сложились воедино.

– Это она вас изгнала, – прошептала я.

Изгнать Андреса с земли, где целыми поколениями жила его семья, значило разделить его с людьми, которых он любил и которым служил. Я вспомнила, как Палома скромно поблагодарила меня за то, что я вернула его, – Мария Каталина разлучила Андреса с семьей. И лишь эта причина действительно могла разжечь в нем гнев, победивший привычную непоколебимость.

Андрес поднял голову и рывком кивнул.

– Я ненавижу ее за это. И за все, что она сделала, – его голос дрожал. – Это грех, но, сколько бы я ни каялся, избавиться от ненависти не выходит.

Сердце в груди, смятенное, выведенное из равновесия, забилось сильнее. Я так искренне доверяла Андресу… но насколько хорошо я действительно его знала, если от пылкости в его голосе мне стало не по себе? С самой первой нашей встречи я возвела его на пьедестал – спасителя, защитника от тьмы, своего личного святого, сдерживающего кошмары Сан-Исидро. Его раны разрушили мою веру в его всемогущество, но не веру в его совершенство.

Теперь же, глядя на то, как тревожно двигаются его руки, сложенные на коленях, как стыд изгибает уголки его твердого рта и как он отводит от меня взгляд, я будто увидела Андреса впервые: да, он священник, который крестит детей, и человек, который сидел рядом со мной в часовне и до хрипоты читал молитвы. Правильный, рассудительный, сдержанный. Он – ведун, в полночь пустивший мою кровь, чтобы очистить дом; вокруг него вились копал, тьма и хаос, он мог слышать голоса и обладал тихой властью над всем живущим. И властью надо мной.

Но он не был совершенен.

Он сомневался в себе. Не умел прощать. Терял самообладание. Его душа была изранена так же сильно, как моя, уязвимая от ссадин и старых обид.

Я почувствовала, как грудь наполняется от нежности к Андресу, и эта сладкая боль застала меня врасплох. Не успев остановить себя, я потянулась и накрыла ладонью его беспокойные руки. Он замер. Опустил взгляд, но все еще оставался недвижим. На мгновение в капелле стало так тихо, будто наши сердца перестали биться.

– Что произошло? – спросила я.

Андрес долгое время не отвечал. Может быть, взвешивал, стоит ли мне об этом рассказывать. А может быть, не хотел нарушать тишину часовни, то нежное и светлое безмолвие, повисшее между нами.

Наконец он медленно выдохнул.

– Это долгая история. И солнце уже встает.

Я отняла руку. Горло сжалось от ужаса. Нет. Я хочу остаться здесь навечно. Пускай Андрес говорит, пускай солнце замрет, а эта тишина и покой останутся. И мягкий серый свет не тает…

Но я лишь кивнула и встала. Мысли унеслись к Родольфо, который прямо сейчас спал в нашей постели. Ноги закололо от мурашек, плечи онемели после долгого сна на деревянной поверхности. Я потрясла головой. Нужно вернуться до того, как Родольфо проснется, иначе мой внешний вид потребует объяснений.

А объясняться я хотела меньше всего. Ни с кем-либо. Ни уж тем более со своим мужем.

Я спустилась со скамьи и почувствовала босыми ступнями холодную плитку часовни. Андрес встал следом, преклонил колено и перекрестился. Затем повернулся ко мне и сказал ровным голосом:

– Я пойду с вами. Я ей не доверяю. – Ей, то есть дому. – Скажите, когда ваш супруг будет в отъезде или занят работой с Хосе Мендосой. Я снова попытаюсь очистить дом.

– Он собирался увидеться с доном Теодосио Сервантесом из Сан-Кристобаля, чтобы обсудить продажу наших земель.

Но встреча должна состояться лишь через три дня или даже больше… Я не могла вспомнить. Вчерашняя беседа расплывалась в памяти, и только одно мне помнилось ясно. Появление женщины в сером. Марии Каталины.

Переступив порог капеллы, я вздрогнула.

Над двором низко висел туман, окутывающий дом шелковистой серой пеленой. Птицы не пели, и только где-то вдалеке раздавался собачий лай.

– Как мне выжить до тех пор? – Последние слова угасли в холодном облаке пара. Я по-прежнему сжимала вокруг плеч одеяло, заменяющее шаль, но этого было недостаточно, и холодное утро проникало прямо в кости.

На спину опустилась теплая ладонь. Зазвучал голос, теперь уже мягкий и нежный:

– Я здесь.

Я понимала, что Андрес волнуется, понимала, что он напуган, – но если он и испытывал эти эмоции так же сильно, как и я, то не позволял им проявиться. От него исходило спокойствие; и я грелась в этом ощущении, как грелась бы у костра влажной ночью.

Священник и ведун, источник проклятий и утешения.

Воистину я его не понимала. Воистину я была благодарна за него так, как не была благодарна ни за одного человека в своей жизни.

Андрес не убрал руки с моей спины, пока мы шли по пути, который я преодолела ночью.