Асьенда

Я не заслуживал того доверия, что оказывала мне Беатрис.

– Вы простудитесь насмерть. – И это мой собственный голос? Он отдавался далеким и чужим эхом. Конечно, голос был моим, но произнесенные слова будто принадлежали слабоумному.

– Мне все равно. – Беатрис шагнула к скамье и грохнулась на нее с решимостью ребенка. – Я не вернусь.

С этим я спорить не мог.

Я развернулся и пошел в сторону комнат.

– Куда вы идете? – В высоком голосе Беатрис послышался страх, и я оглянулся. Руками она держалась за скамью перед собой, но все ее тело было так напряжено, будто она готовилась сейчас же вскочить и последовать за мной. Сердце пронзило еще одной стрелой сострадания, еще сильнее задевшей те нежные чувства, что уже там хранились.

Я мог объяснить свое решение. С легкостью. Беатрис была заблудшей душой, нуждающейся в помощи, и я ее оказывал; ведь это мое призвание. Я мог бы повторять это как литанию, как молитву, как медитацию во имя святой лжи, но правды эти слова не изменят. Я поддавался искушению. Каждое решение, которое удерживало меня рядом с Беатрис и давало возможность быть так близко, что я мог касаться ее руки или вдыхать запах ее волос, было грехом.

Но я все равно желал этого.

– Вам нужны одеяла, – произнес я. – Я сейчас вернусь.

Я принес охапку одеял, некоторые из которых еще хранили тепло моего тела. Когда я подошел к Беатрис, она дрожала. Я сделал шаг к скамье и положил одеяла, затем выбрал самое мягкое и накинул ей на плечи.

– Спасибо, – пробормотала она и натянула одеяло посильнее. Кончики наших пальцев соприкоснулись. Беатрис перевела взгляд с моих глаз на губы.

В груди тут же заискрилась теплота, охватывающая легкие, лишающая их воздуха. Нужно было прийти в себя. Я сел по другую сторону одеял, сцепив руки перед собой, и задал вопрос, стараясь, чтобы голос звучал твердо:

– Что произошло?

– Я кое-что видела. – Ее слова прозвучали пусто, на бескровном лице промелькнула тень боли. – Я пыталась сделать, как вы говорили, и прогнать голоса. Я пыталась не слушать. Но я начала это видеть. Я начала чувствовать как никогда прежде.

Беатрис сжимала одеяло дрожащими руками.

Я знал наверняка, что сказала бы Тити. Уведи семью из дома. Поскорее. Она бы наставила на меня свой узловатый палец. А теперь очисти дом от гнили.

Я пытался. Я открыл эту ужасную темницу внутри самого себя и выпустил на волю щупальце тьмы. Я держал его в узде и натягивал поводья при помощи заклинаний, хотя тьма дергалась и вырывалась.

Я всем управлял. Каждая молитва, что была мной прочитана, использовалась исключительно по назначению. Я не сделал ни единого вдоха и ни единого шага, которые не просчитал бы заранее.

И все же я потерпел такую сокрушительную неудачу, что едва не погиб.

Мою тетю убили.

Гниль в доме распространялась как чума. Кого она погубит следующим? Палому? Беатрис?

Я не мог рисковать ими. Я не мог снова их подвести.

Но как быть теперь, когда из столицы вернулся Родольфо? Если он так же мнителен и нетерпим, как донья Каталина, и речи быть не может, что я смогу убедить его, будто пускание крови его супруги посреди зеленой гостиной и беседа с невидимыми духами – пойдет на благо его семьи.

Если только дом не мучит его так же, как Беатрис…

– Он… он тоже это чувствует? – тихо спросил я.

– Родольфо? – На лице Беатрис появилось отвращение. Даже этого мгновения хватило, чтобы снова придать ей живости, и я был за это благодарен. Как и за кое-что другое, тут же подавленное мной и с силой запертое в груди. – Нет, не чувствует. Я сомневаюсь, что он вообще на это способен.

Беатрис поерзала на своем месте и накрыла колени еще одним одеялом. Она некоторое время молчала и наконец произнесла:

– Палома сказала, он делал ужасные вещи.

Я опустил взгляд к ее рукам и стал наблюдать, как последовательно она рвет кончик кисточки. Должно быть, Палома рассказала ей о Мариане. Я закрыл глаза и осенил себя крестным знамением. Я подвел и Мариану.

– Знаю, – пробормотал я.

– Тогда вы должны знать, что для чувств он слишком злой, – заявила Беатрис.

– Не думаю, что это так работает. – Даже мой отец чувствовал, что течет по стенам его дома. Возможно, по этой причине – по одной из многих – он пристрастился к пульке: чтобы притупить чувства и не видеть теней, выползающих из углов. – Такой дом… Родольфо должен его чувствовать.

– Знаете, что он сказал? – Беатрис развернулась ко мне, плотнее натягивая одеяло на плечи. Большая часть ее волос была все еще собрана в длинную косу, лежащую на спине, но некоторые пряди выбились и растрепались у лица. – Пожаловался, что в доме слишком тепло. Представляете?

Я не представлял.

– Может, он сошел с ума.

– А может, я, – выдавила Беатрис, и ее оживленное лицо потускнело. Она прислонилась к спинке скамьи, ее плечи поникли. – Мне снятся кошмары. Я вижу то, чего больше никто не видит. Я слышу то, чего больше никто не слышит.

– Возможно, вы ведунья, донья Беатрис.

Ее смех – громкий, неожиданный стук кастаньет – зазвенел и отразился от свода часовни. Она бросила лукавый взгляд на распятие и перекрестилась.