Ашт. Призыв к Жатве

Что ж. За нее опять все решили.

Сагастр Догдэс

— Кто здесь? — Сагастр неловко дернулся и приподнялся на локтях.

Куда так стремительно умчалось равнодушие?

Такое ощущение, что пустота и темнота, воцарившиеся в его душе после последнего контакта с Телом — были лишь ширмой, отвлечением внимания для целого цунами страха и ужаса, поднявшегося с самого дна его души.

Хуже всего то, что плавающей щепкой в этом цунами Сагастр был неуязвим, но чувствовал и знал все, что с ним происходит. Знал, что хуже этого, страшнее этого ничего быть не может.

— Кто здесь? — Сагастр сломался на хлипкий фальцет, не узнавая собственного голоса и пугаясь его чуть ли не больше, чем страшных шагов.

Топ. Топ. Топ.

— Кто это? Кто? — шептал Сагастр. Неловко перевернулся, и упал с кровати. Лежа, знал, что тот, кто так напугал его стоит по ту сторону больничной койки и смотрит.

Он смотрит мне в душу! Он знает, что мне страшно! Он знает все, что со мной происходит!

— Кто ты? Аст-Асар? — взвизгнул Сагастр. — Высшие, говорят, вы милосердны!

И на этот раз ему ответили.

— Я не Аст-Асар, я просто отец. Я был отцом девочки, что ты лишил жизни, Сагастр. В розовой плоти Лабиринта Тела ты стал мне почти другом.

Зачем он напомнил про Лабиринт? Зачем?!

Сагастр взвыл от страха, он ощутил, и скорее даже увидел, как что-то огромное, чавкающее, живое и черное подступает к нему снизу, грозя засосать, поглотить, переварить заживо…

— Сорак, — зашипел Сагастр, стараясь, чтобы звук его голоса не выдал его ужас, но ничего не получалось, он стонал и блеял, как овца, что тащат на убой. — Друг, я же не сделал тебе ничего плохого.

— Я хочу знать, как умерла… — Сорак почувствовал, что не в силах произнести имя Мишки, — Моя дочь.

— Твоя дочь! — Сагастр захохотал сатанинским смехом. — Малолетняя мразь сосала у тебя по ночам, и обслуживала Вайга, думаешь, я не знаю! Похотливая сучья порода, друг! Они нужны нам для одного!

— Знать, — повторил Сорак, и Сагастр почувствовал, как его больничное прето потеплело и намокло. Он обмочился от страха.

— Что ты мне сделаешь?! Что можешь мне сделать, а? Видишь, я обмочился, а ты хочешь знать, как она умерла! О! Она звала тебя, повторяя снова и снова Сорак! Сорак! Она кричала папа, когда трахал ее во все щели! Когда… — Сагастр захрипел и задергался в конвульсиях.

Сорак не говорил ни слова.

— Я… Я не хотел. Я сожалею! Все, что угодно, только не это! Прости! Прости, прости! — скрючившись на полу, Сагастр начал целовать ножку кровати, и снова шептать «прости».

Молчание.

— Да убей же меня! Прекрати это! Ты же за этим здесь?!

Молчание.

Но вскоре оно закончилось, Сорак заговорил.

— На Сьерре-Алквисте, в моей родной деревушке Какилея все чтут отца небесного, Лорда, — тихо сказал Сорак. — Но однажды я доставлял в Фракцию одного миссионера-фикнианца. Знаешь, что он сказал мне?

Жизнь человека, поступки, которые он совершал, дела — благие или нет, ничего не стоят. Вся жизнь — от крика рождения до смертельной агонии не стоит и ломаного гроша. Это всего лишь череда иллюзорного кинематографа, кадры, слепленные в один, длинный, непрекращающийся фильм, который наше сознание смотрит между рождением и смертью.

Сагастр слышал… и все, все, что было в его жизни, мелькало перед глазами. Тьма расслоилась на миллионы кадров, и он видел и чувствовал все, что происходило, одновременно, не в силах сделать что-то, прервать сеанс. Остановить эту пытку.

А Сорак продолжал.

— Лишь одно говорит о человеке: то, как он умирает. Как встречает смерть. Говорят, святые встречают смерть с улыбкой на лице, зная, видя, куда они направляются. И ты знаешь, Сагастр? Не только святые видят.

Чавкающая тьма поднялась еще ближе, и Сагастр закричал, но крик его был так страшен, что сорвал горло. Он засунул в рот руку, и, посасывая пальцы, пуская слюни, принялся повторять — «прости, прости»…

— Значит, я прав, — сказал Сорак. — Ты сейчас тоже видишь, и знаешь, куда пойдешь.

Сагастр упал на спину, поджав ноги к груди.

— Знаешь, что еще сказал мне фикнианец? Что нет ада и рая, как таковых. Есть высшие и низшие миры. И низшие — являются самим воплощением страха, и день там длится вечность.

И настроение ума, с которым ты перешагиваешь порог смерти, и есть твой билет.

Дрожь, конвульсии, текущие слюни, неприятно расслабившиеся сфинктеры… невозможно остановить, Сагастр чувствует, что погружается в липкое поле ужаса.

— Ты видишь, куда ты идешь, Сагастр? Ты слеп, но ты видишь!

Сагастр ничего не говорил, только мычал. Он сорвал с себя повязку и ударил себя по глазам. По тому месту, где недавно были глаза.

— Даже я вижу твой путь, Сагастр. Человек, кто обделывается от ужаса смерти, кто заканчивает свою жизнь, прося прощения у мебели, кто сосет ножку стула и самостоятельно калечит себя… Без сомнения, ты прожил бессмысленную жизнь, но твоя смерть окажется один из самых ярких воспоминаний моей жизни.

— Будь милосерден, — проплакал Сагастр. — Избавь меня от этого!

Сорак подумал, что несправедливо проявлять милосердие к тому, кто не ведал этого понятия при жизни. Думал, а сам уже погружал холодное лезвие ножа в плоть Сагастра.