Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга первая.

Но, с другой стороны, в восточной церкви было невозможно так последовательно (so rund) признать мiрское христианство, как это возможно было на Западе. [1439] Кто серьезно принимает христианство, кто, по возможности, хочет быть верным христианской надежде, тот становится монахом (wird Mönch); можно, конечно, надеяться на Бога, – но вместе с этим человеколюбие (φιλανθρωπία) Божие получает сомнительный побочный смысл, – что Он не прилагает ко всем никакого строгого, обязательного требования.

Таким образом, здесь заключалась морально-опасная сторона. Но идеал монашества окажется еще не вполне исчерпанным, если ограничиться описанием его нравственной стороны, как это делалось до сих пор. «Ж. A». восхваляет повсюду также религиозные преимущества в своем герое. Рука об руку с нравственными успехами, которые делает Антоний, постоянно идет получение сил от Бога. Holl задается вопросом: можно ли откровения и чудеса, которые рассказываются об Антонии, рассматривать как только декоративные украшения, или же они принадлежат существенно к этой картине?

По мысли составителя «Жития», они во всяком случае не нравоучительная только прибавка. Он поставляет их во внутреннюю связь с нравственными подвигами, которые совершает Антоний. Идея, которую он пускает при этом в оборот, не новая. Уже задолго утвердилась вера, что с особенным нравственным подвигом связана и высшая религиозная способность. Древне-христианская мысль, что способность к аскетизму наделяет харисмой, получила на языческо-христианской почве тот смысл, что аскетический подвиг имеет своим последствием харисму или, по меньшей мере, откровения. [1440]

Эту мысль приняла также и «Ж. A»: если она ставит христианину цель быть чистым сердцем, то в этом, на основании Евангельского слова, заключается также ожидание, что сделавшийся чистым «узрит» Бога, вообще будет воспринимать вещи, которые для обыкновенного глаза скрыты. Антоний видел душу Амона, отправляющуюся на небо. Также и другие органы у Антония были развиты очень тонко; он чувствовал, напр., зловоние дьявола, когда вошел на корабль. [1441]

По смыслу «Жизни Антония», эти облагодатствования однако не только отличие, которыми Богу угодно почтить (ehrt) учеников Христа, но вместе это – дары, которыми Бог награждает своих избранников для выполнения жизненной задачи; иначе говоря, дарование суть силы, которыми он необходимо пользуется для достижения своей цели. Дары предвидения, чудесных исцелений, – способности, в силу которых можно проникнуть даже в невидимый мiр, уделяет Бог по своему благоволению, хотя эти дары по обстоятельствам представляются необходимыми для каждого.

Но одна харисма необходима для всякого монаха, это – дар различения (χάρισμα διακρίσεως). Борьбу, которая наполняет его жизнь, борьбу с беспокойными мыслями собственного сердца, а также борьбу с сатаной, который охотно принимает на себя видь ангела света, – эту борьбу монах не в состоянии вести, если он не в состоянии делать различие между искусительными и святыми помыслами, между добрыми и злыми духами. К этому дару должен стремиться всякий.

Отсоветывая просить нарочито (особенно) дар предвидения, Антоний требует, чтобы монахи стремились к дару различения духов. [1442]

Что действительно в «Жизни» играла роль проблема, как можно различать добрых и злых духов, об этом свидетельствует то обстоятельство, что он искал твердо установить эмпирические признаки обоих, причем эти признаки находились не в фантастических проявлениях, но в психологических действиях, в различных состояниях собственного сердца.

Нельзя сомневаться в том, что вера в харисматическую одаренность монаха действительно существовала. [1443]

Как положительно монах верит в то, что тот невидимый мiр существует, так же несомненно он должен, если только надеется достигнуть его, быть убежденным и в том, что ему даны способности, посредством которых он может сделаться обладателем этого мiра.

«Ж. А»., насколько она может быть рассматриваема как исторический источник, убеждает нас, что монашество действительно пользовалось почитанием, которое можно смело ставить его в ряд высочайших носителей откровения предшествующих времен. В этом отношении уже то знаменательно, что, по свидетельству памятника, Антоний взял себе за образец Илию.

Но «Жизнь» употребляет чаще для монаха имя человек Божий (ἄνθρωπος τοῦ Θεοῦ) и представляет, что этот титул был обычным наименованием.

В виду этого представляется уже менее значительным, что аскетизм монаха разбираемый памятник сравнивает со страданиями мученика. [1444]

Монашество, таким образом, имело не только то значение, что подняло нравственный идеал на высшую ступень, но оно снова пробудило в Церкви энтузиазм. С отвержением монтанизма, окончательно же со времени лишения прав (Entrechtung) мучеников во дни Киприана, энтузиазм отступил в церкви на задний план. Теперь он могущественно воспрянул снова. Наследство из Церкви перешло к монашеству; и оно могло перейти, потому что в кругах аскетов вера в обладание духовными дарами не совсем погасла.