Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга первая.

Конечно, все указанные обстоятельства лишь ослабляют в значительной степени утверждения Ф. Ф. Гусева относительно несовместимости созерцания и всякой внешней деятельности, внутренней сосредоточенности и одновременного восприятия внешних впечатлений. Некоторая доля справедливости за ними все же остается, – в том смысле, что все внешние отношения мистика-созерцателя должны быть все же, так или иначе, урегулированы, чтобы в самом деле не служить помехой для достижения и сохранения созерцательности, понимаемой в истинном смысле. Общение с людьми в самом деле не может быть, так сказать, безразборчивым, ничем не контролируемым и не ограничиваемым, но все же оно не устраняется, при достижении созерцательности, безусловно.

Общий смысл святоотеческих воззрений на данный предмет выражен очень точно и определенно, например, у Григория Богослова.

Святой Отец восхваляет, между прочим, «умеренность в общении с другими и в уклонении от общения, – общение для назидания других и уклонение для собственного поученья тайнам Духа, – вполне одобряет умеренность в таком общении, которое сохраняет уединение среди самого общества, и умеренность в таком уклонении, которое соблюдает братолюбие и человеколюбие среди самого уединения». [517] По учению святителя, «любомудрие состоит не в угрюмости, но в твердости души, в чистоте ума и в искренней наклонности к добру. А при этом можно иметь и наружность какую угодно, и обращение с кем угодно, и оставаться одному с самим собою, укрывая ум от чувств, и жить в кругу людей и знакомых, уединяясь в самом обществе, любомудрствуя среди не любомудрых». [518]

При таких условиях возможно и желательно совмещение пустынножительства и общежития так, чтобы последнее не служило помехой созерцательности. Афанасий В. (во время пребывания в египетской пустыне) «в такой мере согласил между собою пустынножительство и общежитие и соединил в одно как безмолвное делание, так и деятельное безмолвие, что убедил обозначать монашество более как благонравие, чем телесное удаление». [519]

В некоторых случаях уединение служит прибежищем для более слабых, тогда как сильные духом, без ущерба для своего созерцательного подвига, идут в среду людей (εἰς τὸ μέσον τῶν ἀνθρώπων). [520] Возможно, конечно, в редких случаях осуществление созерцательного совершенства в условиях, по-видимому, решительно для него неподходящих.

Вот один из убедительных примеров этого рода. Святому Питириму, отшельнику, мужу испытанному в аскетической добродетели (...ἀναχωρητῇ, ἀνδρὶ δοκιμωτάτῳ εἰς τὴν ἀσκήσεως ἀρετήν), явился ангел и сказал: «зачем ты превозносишься своими подвигами, как благочестивый и живущий в таком месте? Хочешь ли видеть женщину более тебя благочестивую (εὐλαβεστέραν)? Иди в женский Тавеннисский монастырь, и найдешь там одну, которая носит на голове повязку; она лучше тебя (ἐκείνη σου ἀμεινων ἐστί), ибо она борется с таким многолюдством: всем служит различным образом, и хотя все презирают ее (она была юродивая) – она сердцем никогда не отступила от Бога». [521]

Вывод из всего этого получается тот, что «достигшему духовного здоровья (τῷ σταθόντι ἐν τῇ τῆς ψυχῆς ὑγιείᾳ) общежитие со многими не бывает вредным, если трезвится он в делах своих (οὐ γίνεται ἡ τῶν πολλῶν συνοίκησις βλαβερά, ἐὰν νήφῃ τοῖς ἑαυτοῦ)». [522] следовательно, рассуждая принципиально, внешнее уединение совсем не обязательно для целей созерцания. [523] Быть монахом далеко не значит находиться вне людей и мiра. [524] Безусловное удаление знаменитого подвижника Арсения от людей получает с этой точки зрения иное этико-психологическое, не буквальное, а скорее аллегорическое истолкование, – в смысле требования глубокой сосредоточенности и самообладания. [525]

Таким образом, можно жить вместе со многими другими и «своей волей проводить жизнь уединенную», равно как и «в уединении мысли вращаться во многолюдстве». [526] Не в уединении только, но и во всех положениях и среди многолюдства можно спастись и удостоиться от Бога великих даров. [527] Нравственное совершенство и созерцательность достижимы и в мiру́. [528]