Аскетизм по православно-христианскому учению. Книга первая.

Что же касается первого понимания, то оно, конечно, вполне возможное теоретически, не оправдывается живой действительностью.

Фактически, не насилуя исторической действительности, нельзя представлять аскетизм в качестве дедуктивного вывода из известных теоретических, напр., догматических положений. Аскетизм есть прежде всего явление области практической, явление волевое, а не теоретическое; теоретический момент имеет в нем лишь производное, второстепенное значение, служит лишь отражением момента жизненно-практического.

Подтверждение этой мысля мы находим у самого же г. Пономарева.

Изображая во «введении», между прочим, аскетизм первых трех веков, автор ставит в конце своих рассуждений вопрос «о принципиальной стороне христианского аскетизма первых трех веков». [683] Отвечая на этот вопрос, г. Пономарев сосредоточивает свое внимание почти исключительно на живом воздействии примера Христа, Его Апостолов, мужей апостольских, мучеников и т. под. Этот пример Христа, Его учеников и их последователей, действуя на души впечатлительные, производил в них одушевление. Результатом этого особенного подъема духа было то, что некоторые христиане отказывались от своих имений, отдавая их в пользу церкви и бедных, а себя обрекали на всегдашнее девство, чтобы безпрепятственно отдаться молитвенному подвигу. [684] Если в литературе интересующего нас вопроса можно встретить и другие принципы, в числе которых и такие, которые «представляют из себя отчасти продукты богословско-философской мысли», то все же и эти принципы «в основе своей имеют одну личность – личность Христа»; «все они высказываются во имя одной цели, цели достижения царствия небесного, полагаемого в единении со Христом». [685]

Короче, говоря словами самого г. Пономарева, «царство небесное – вот содержание их (т. е. аскетов) стремлений и соединенной с ними нравственной деятельности». [686]

Таким образом, даже сам автор предоставляет нам данные для заключения, что догматические основания, если и признавать за ними некоторую роль в деле определения сущности и смысла христианского аскетизма, все же не представляют в этом отношении первостепенной важности.

Если сказанное можно утверждать относительно христианского аскетизма первых трех веков, то не иначе в общем дело обстояло и в IV веке, когда возникло и распространилось монашество.

Целью стремлений аскетов и в монашеской форме осталось – избавиться от греха и достигнуть святости, а через то – царства небесного.

Слышит, напр., великий основатель христианского монашества слова Христа Спасителя, призывающие Его последователя раздать имение нищим. Эти слова поражают его в самое сердце, производят в нем коренной переворот, – и в результате зажигается великий светоч христианского монашества. Этот пример можно считать типическим в деле уяснения происхождения, исходного начала аскетизма.

Впрочем, мы не хотим сказать, что догматы совсем не входили в круг аскетического созерцания, не занимали в теории и практике аскетизма такого места, – нет. В общем дело происходило так. Победивши силой благодати начало греха – себялюбие с его разветвлениями – полчищами страстей, достигши просветления нравственного и религиозного сознания, христианские аскеты в некоторых случаях предпринимали описание своей борьбы с греховным Вавилоном, начертывали историю своего постепенного освобождения из-под греховного ига, находили законы этой борьбы, которые и связывали с истинами христианского Откровения – о падении и благодати, о воплощении Бога Слова, о сущности и содержания Его искупительного дела, о Его втором пришествии, о воскресении тел и т. д.

Естественно ожидать, как это и было на самом деле, что христианские догматы получали в созерцании и истолковании христианских аскетов некоторые своеобразные особенности, были представлены в аскетической письменности под особым углом зрения, в своеобразной, специфической окраске.

Нет нужды специально пояснять, что анализ указанных особенностей в аскетическом истолковании догматов представляется для богословской науки задачей интересной и в высшей степени плодотворной. Однако необходимо помнить, что здесь центр тяжести с аскетизма уже переносится на догматы, которые и оказываются таким образом в фокусе зрения, тогда как истолкование сущности и смысла собственно христианского аскетизма отодвигается на задний план, получая второстепенное значение.