Асорин. Избранные произведения

Да простит Господь его грехи (если вдруг они у него есть), как я прощаю ему те реалы, которые он заставил меня выложить за его благочестие и набожность. В рассуждении всего вышесказанного, я, прежде чем решиться прочитать письмо вашей милости, внимательно изучил подпись, и, убедившись, что имя и фамилия совсем иные, чем у нашего святоши, я вздохнул с облегчением, приободрился и набрался духу ознакомиться с содержимым конверта. Счастливый час настал (сказал я тогда) для тебя, о наш Риофрио! Кто в прежние года смог бы тебя уверить, что ты когда-либо заставишь потрудиться печатные станки, дабы занять почетное место в книгах, меж тем как доныне ты прозябал в таком небрежении и безвестности, что уже за порогом твоим многие знать не знали о твоем существовании? Да, пришел сей нежданный час, когда ты можешь явиться миру и засиять, коль это будет угодно твоему священнику, — а он, честное слово, намерен тебя пропечатать в „Испанском Атланте“.

Стало быть, лишь от меня зависит, явишься ли ты перед публикой в своих нищенских лохмотьях, или же в мишуре красивых слов всем на загляденье. По правде сказать, сам не знаю, как быть. Ведь ежели писать по совести и следовать всем правилам порядочного историка, то я должен изобразить тебя таким, каким мать тебя родила, ни прибавить, ни убавить; но ежели я подумаю о том, что скрывать чужие изъяны это дело милосердия, а также, что желание прославить отечество или место, где ты родился или живешь, вполне естественно, тогда я должен избавить тебя от твоих лохмотьев и красиво нарядить, ибо ты направляешься в столицу. И я не устану восхвалять самоуверенность автора, решившего пользоваться одними лишь письменными сообщениями для такого труда, как „Всеобщее описание Испании“. Когда бы он, дабы лучше справиться со своей задачей и исполнить все требования, поехал путешествовать по стране, критически отмечая все, что увидит и встретит в нашем королевстве, появившаяся на свет „Испания“ была бы либо хороша, либо дурна; и ежели бы, к несчастью, оказалось последнее, то запрезирали бы нас, испанцев, иноземцы, которым это „Описание“ попало бы в руки; так уж лучше и куда благоразумней поступать так, чтобы снискать глубочайшее уважение и славу, будь что будет.

Нельзя отрицать утонченный вкус и возвышенный образ мыслей того, кто замыслил сей проект, не имеющий себе подобных. Не беда, что читатель, читая эту новую историю, составит себе поверхностное, скудное и отчасти неверное представление о том, каков в действительности наш полуостров, ибо таково, по сути, представление о нем самого автора, поскольку он по стране не путешествовал. Знать об этом будут лишь немногие его друзья, и так как они скорее всего тоже не выходят за порог своего дома, чтобы поездить по чужим краям и узнать, где что находится, и занимают в интеллектуальной сфере (как выражается Флорес) место небольшое или вовсе никакое, то у них недостанет храбрости рассуждать о всех землях от Востока до Запада; ничто их тут не обеспокоит, и из лености они, возможно, и книгу не прочтут.

Другое дело иностранцы! Жадные до сведений о мире, они ухватятся за „Описание“, полагая его плодом беззаветного усердия какого-либо ученейшего академика или порождением некой знаменитой Академии. В простоте души они твердо поверят, что произведение со столь многообещающим названием, созданное в столь просвещенные и склонные к строжайшей критике времена, должно быть творением совершенным и свободным от ошибок. Да кто бы так не подумал, будучи знаком с тем, что пишется в книгах по сему предмету?

Полибий перешел Альпы, дабы точно описать поход, совершенный через них Ганнибалом. Страбон во времена Тиберия взял на себя труд объехать большую часть мира, дабы с величайшим тщанием записать все, что видел. Андалусиец Помпоний Мела и Плиний поступали так же: первый в правление Клавдия, второй при Веспасиане. Птолемей во времена Адриана и Антония также не пренебрег этой возможностью, да еще присовокупил карты с указанием государственных границ, выверенных по небесным светилам, дабы таким образом избежать неточности в вычислениях, которою отмечен „Путеводитель“ Антония Пия. Абрахам Ортелий и Педро Эскивель, математик из Алькала, не меньше потрудились над развитием столь важных наук, как география и космография; Ортелий выпустил в свет первое большое географическое пособие, обогатившее библиотеки ученых (его название: „Театр мира“, и написано оно на латинском языке, год 1570), а Эскивель, также пользовавшийся покровительством Филиппа II, издал ученое описание нашего континента. Их атласы затем были дополнены добросовестными наблюдениями других ученых, которые, уж наверно, не замыкались в своих кабинетах.