Асорин. Избранные произведения

Мы питаем особую нежность к книжечке, имеющей на титульном листе внизу следующее обозначение: «А Amsterdam et á Leipsick, chez Arkstée et Merkus[68], 1769». Предполагаем, что речь идет об Аркстее в Амстердаме и о Меркусе в Лейпциге, и о типографском заведении каждого из них в соответствующем городе. Книжица напечатана на неважной бумаге, но шрифт крупный и отчетливый. Это произведение выдержало много изданий и в старину, и в новое время. Нас, однако, заворожил именно этот экземпляр… потрепанный, с засаленным переплетом, не обладающий никакой библиографической ценностью. Издание, имеющееся в продаже в лавках Аркстея и Меркуса, в Амстердаме и в Лейпциге, в небольшой книжной лавке каждого из них, куда захаживают старые, вечно простуженные книгочеи с тросточками и в парике. Это издание нашей книжечки снабжено превосходным оглавлением. Среди статей в оглавлении две носят название: «Испания», «Испанцы». И среди разделов последней статьи один озаглавлен следующим образом: «Их открытия в Новом Свете и их незнание собственной страны». На соответствующей странице автор говорит: «Они сделали огромные открытия в Новом Свете и еще не знают собственного континента. На их собственных реках есть мосты, ими еще не открытые, а в их горах — неизвестные им народы».

Нет надобности сообщать имя того, кто это говорит. Читатель его узнал: Монтескье в своих «Персидских письмах». (Но не странно ли звучат слова о мосте? Или же мы не так поняли, неправильно перевели?.. Открыть мост? Иначе говоря, погонщики мулов и возчики с превеликим трудом и неудобствами переходят реку вброд, не зная, что немного выше или ниже по течению есть мост. Не так ли? Во всяком случае, это звучит немного абсурдно.) Да, мы открыли целый мир и не знаем собственной страны. Испания и ныне, как в 1721 году, когда Монтескье писал свои «Персидские письма», еще не исследована. Целые области («народы», как точно определяет Монтескье) нам не известны. Основа патриотизма — география. Мы не сможем любить нашу страну, не будем ее любить по-настоящему, если ее не знаем. Постараемся же почувствовать наш пейзаж, глубоко им проникнуться. И вот написанная неизвестным сочинителем история одного городка.

НЕОЖИДАННЫЙ КРИК

Ирония

Наш друг Бехарано — эрудит, он читал много, и о самых разнообразных предметах. В своем описании Риофрио ему, нашему Бехарано Галавису, приятно показывать нам, что он человек начитанный. Но в свои ученые цитаты он также вносит чуточку иронии. Может, это нам кажется, что они ироничны? Нет, тут и впрямь есть ирония. Вот примеры. Повествуя о двух речушках, которые протекают в пределах городка, он говорит, что одна из них низвергается по крутым расщелинам в скале. Падающая с высоты вода издает глухой шум. «Невольно, — добавляет он, — вспоминаются водопады и пороги Нила. Когда воды нашей речушки низвергаются с зубчатого утеса, называемого Эль-Понго, это похоже на водопад на реке Мараньон, сиречь Амазонке». Неужели почтенный наш священник бывал в Америке? И как может он «вспоминать» о водопадах или порогах Нила? Немного ниже, рассказывая о Мертвом море, он сообщает, что греки называли его Асфальтовым «из-за того, что воды его насыщены глиной и серой». И добавляет: «Это сведение мне кажется не лишенным интереса». Здесь нам чудится лукавая, ироническая улыбка. Далее, излагая одну свою отчасти философскую мысль, он также добавляет: «Мыслишка эта подвернулась мне на перо, и не хотелось бы оставить ее в чернильнице». Повествуя о достопримечательностях Риофрио, Бехарано нам рассказывает, что «некий врач из Авилы, писавший о свойствах вод Лараса и Муньяна, утверждает, что именно здесь собирали манну, ничуть не уступавшую по вкусу калабрийской манне». И автор присовокупляет: «И все же она, наверно, сильно отличалась от той манны, которую израильтяне собирали в пустыне».

Ирония, ирония… Ничего не поделаешь, мы не можем не видеть усмешки, появляющейся на устах нашего друга. Добрый наш священник, разумеется, человек ортодоксально и глубоко верующий, что не мешает ему осторожно посмеиваться — и над многими вещами! Во втором томике своих «Патриотических мыслей», изложив некое рассуждение, он пишет: «Сказанное мною — ирония, что означает с плутовской усмешкой утверждать то, что в глубине души почитаешь нелепостью». В этом он весь, наш славный друг: образованный, мягкий, утонченный, простодушный, легонько и плутовато посмеивающийся над многим. Насмешка же надо всем — указывает на отсутствие глубины и понимания. Невозможно определить, сколько вреда принес наш современник дон Хуан Валера своим влиянием на умы. Валера поднимал на смех многие весьма серьезные вещи и отзывался со скрытой издевкой — чтобы показать свое превосходство и остроумие — о многих благороднейших художниках и мыслителях.