Асорин. Избранные произведения

— Пересмотри нашу историю литературы и поищи там тех, кого мы сегодня называем «неудачниками», — ты их не найдешь. Зато теперь долговечность одной публики сократилась, и если прежде «длина» публики шла вровень, — ну, может быть, чуть больше или меньше — с длительностью жизни писателя, ныне на одну жизнь писателя требуется четыре или шесть «длин» публики… Не знаю, понятны ли тебе мои геометрические уподобления… В итоге ныне на протяжении жизни одного писателя сменяется четыре или шесть публик. Отсюда то, что мы называем «неудачниками», отсюда то, что писатель свежий и сильный в 1880 году становится в 1890 году устарелым. И тут не важно, что этот писатель не выпускает пера из рук, то есть не прекращает общаться с публикой, — неуспех придет так или иначе. Этим объясняется, что X, Y, Z, которые из года в год ежедневно печатаются в крупных газетах, утратят авторитет в глазах поколения, от которого их отделяет совсем немного лет, поколения, которое хотя и не имеет «силы» во влиятельных газетах, зато задает тон своей молодостью — а это тоже сила — в интеллектуальных слоях нации.

Тут Юсте умолкает надолго. Солнце спускается к горизонту. И синие тона далеких гор постепенно темнеют.

Но вот учитель заговорил опять:

— И прими во внимание следующее, что весьма существенно: неуспех приносит публика, и только в наш век, когда в умах ее живет не художник, но представление, которое составила себе публика о художнике, возможны писатели-неудачники… Если же художник не живет ради публики и благодаря публике, разве может он потерпеть неудачу? Старые фламандцы Ван Дейк, Мемлинг, Ван дер Вейден, божественный Ван дер Вейден — как могли они потерпеть неудачу, если они не подписывали своих картин? Произведения почти всех наших великих классиков были изданы их наследниками или учениками.

Опять молчание. Юсте и Асорин спускаются с Кастильо широкой змеящейся дорогой. Город погружается в тень. Дым из тысячи труб образует белую туманную пелену на черном фоне крыш. И мощно высится в сумеречной мгле огромный купол Новой церкви.

Учитель достает серебряную табакерку. Взяв понюшку, он медленно произносит:

— Я и все мои товарищи были молодыми, которые «надеялись выбиться», и мы, без сомнения, «выбились». Затем пришла другая публика, пришли другие люди — и мы оказались «неудачниками», как окажетесь неудачниками вы, вернее, как сделают вас «неудачниками» те, кто придет за вами вслед. Вот прекрасное назидание (он улыбается), говорящее не о бессмертии, подобном «бессмертию» Гонсалеса де ла Роса, но об уважении, глубочайшем уважении, даже благоговении, которое нынешние молодые, нынешние «влиятельные», должны оказывать вчерашним молодым, тем, кто трудился так, как теперь трудитесь вы, к тем, у кого тоже была сила, вера, энтузиазм…

X

Вчера состоялись выборы. И, как обычно, депутатом оказался человек легкомысленный, пошлый, неискренний, который вечно улыбается, пожимает руки, дает обещания, произносит речи… Учитель был в бешенстве. Обычное величавое презрение к политическому ремеслу его покинуло, не в силах сдерживать себя, он ходит по кабинету, раздраженный, гневный. Асорин молча за ним наблюдает.