Асорин. Избранные произведения

Мягко колышутся развешанные ткани, блестят на солнце большие круглые золоченые жаровни, белыми и синими пятнами выделяются тарелки и кастрюли, позванивает в колокольчик старьевщик, мальчик с двумя толстыми книгами кричит: «Продаю роман „Жена — мученица“!», поют канарейки в нагроможденных одна на другую клетках, доносится издалека отчаянный визг свиней на бойне. И труба, темнея на фоне ламанчской равнины, бесшумно выбрасывает в голубое небо черный дым.

Слева от «Грандиосас Америкас» идет улочка с лотками, на которых набросано отвратительное старье: кофейники, набрюшники, книги, дверные петли, пистолеты, пояса, дорожные сумки, очки, шила, чернильницы… — все старое, ломаное, рваное. Возле входа в Школу искусств и ремесел кучка людей окружила рулетку. Крупье — классический мошенник с зычным голосом и густыми усами, короткие рукава куртки открывают мощные запястья рук. Он то и дело запускает раскрашенный деревянный круг и выкрикивает: «Делайте вашу ставку, сеньоры! Ставьте на что хотите и сколько хотите! Игра идет на 5, 10, 15, 20 сентимо и по реалу!» Слышно, как постепенно затихает постукиванье шарика. Раздается выкрик: «Номер тринадцатый, белый!» И звенят монеты.

Затем вы пересекаете кольцевую дорогу Толедо и оказываетесь в самой убогой части Растро. Это базар для бедняков — лотки из поломанных досок и драного холста расположились на узких, грязных улицах, выставляя на продажу совершенную дребедень.

Здесь, на задворках Растро, есть лавчонка со старыми книгами, сюда по воскресеньям приходит Асорин посидеть, порыться в истрепанных томиках. Входят и выходят бедные причетники, старики в длинных плащах, крестьяне. Они ворошат книги, спрашивают, торгуются. Букинист расхваливает свой товар: «…продается каждая отдельно по две песеты, а „Отчаяние“ Эспронседы кончилось…» Приходит девушка, желающая продать какой-то роман, старуха спрашивает о другом книготорговце, который покончил с собой; мимо проходит парень с пачкой оконных стекол на плече, звучит астматическая музыка аккордеона.

И утомленного Асорина охватывает смутная печаль на этом огромном, шумном кладбище вещей — которые были когда-то предметом минувших желаний, минувших тревог, минувших вожделений.

VIII

И вот этот самый Энрике Олаис расхаживает сейчас по своему кабинету небольшими шагами — кабинет у него тоже невелик. Несмотря на молодость Олаис плешив. У него рыжая, заостренная бородка, взгляд умный, испытующий, а в выражении лица есть что-то загадочное, непроницаемое, и потому плешь и бородка придают ему вид несколько необычный, вид человека осторожного и себе на уме, чем-то напоминающего торговца с картины Маринуса, или средневекового ювелира, или толедского еврея, который, запершись в своей хибарке, занимается тайным ремеслом превращения металлов в золото.

А в Олаисе и впрямь есть что-то загадочное. Он любит все необычное, парадоксальное, его привлекает утонченная и сложная психология, его чаруют маленькие кастильские селения, такие угрюмые, такие суровые, затерянные среди ламанчской степи. Кажется, это он внушил молодым кастильским интеллигентам любовь к Эль Греко… И подумайте, какой контраст: этот человек, такой сложный и многообразный, в своих писаниях прост, безыскусен. Пишет он бегло, без подготовки, без усилий, и слог у него ясный, чистый, удивительной прозрачности и простоты. Наверно, поэтому книги его не вызывают безоговорочного восторга критики. Это вполне естественно для такой литературной среды, где восторгов удостаивается лишь то, что принято называть «блестящим» стилем и что по сути не более как мимолетная мода на определенные риторические и синтаксические обороты. Олаис не блестящ, но его простота из тех, что не стареют, что хороши во все времена, это простота, а иногда и неправильность — эка беда! — пишущего о том, что глубоко прочувствовано, оригинально, красочно, многозначительно.

И вот Олаис в своем кабинете беседует с Асорином. На шее у него белый платок, на ногах войлочные домашние туфли. Засунув руки в карманы, слегка горбясь, он ходит по комнате, и его фигура как бы расплывается в мутном свете зимнего дня, только мелькают розовое пятно лысины да золотистое пятно бороды, и кажется, будто сейчас он сообщит, что желанные перемены произойдут очень-очень скоро, может быть, сегодня же, а может, завтра.

Кабинет — квадратная комната с окном, выходящим во внутренний дворик, у одной стены стол и шкаф с книгами, возле окна другой стол с зеленой скатертью, кругом стоят легкие креслица и стулья, обитые зеленым репсом. На стенах репродукции картин Эль Греко, фотография «Снятия с креста» Метсю, офорты Гойи, литографии Домье и Гаварни. Время от времени бесцеремонно входит или же выходит из кабинета Йок, кантианский «пес в себе». И звучным тиканьем отмеряют ход беспощадного времени настенные часы.

Энрике Олаис говорит: