Асорин. Избранные произведения

И вот эта группа молодых энтузиастов решила отметить годовщину Ларры — 13 февраля.

— Для меня Ларра, — говорил Олаис утром в своем кабинете, — представляет поколение романтиков 1830-х годов. Он как бы символ целой эпохи. В этих людях я вижу высоту духа, стремление к идеалу… которых теперь у нас нет. И поэтому мы, четыре, шесть или сколько там наберется человек, направляясь почтить память Ларры, будем странным зрелищем, не вяжущимся с окружающею средой.

И Олаис расхаживает взад-вперед по комнате в своих войлочных туфлях, поблескивая ранней лысиной, — на шее белый платок, золотится остроконечная бородка.

— Ты прав, — говорит Асорин. — Пожалуй, Ларра — самый необыкновенный человек своего времени, и, уж конечно, он полнее всего олицетворяет кастильский дух, неуемный, мятущийся, тревожный, трагический… Его жизнь, творчество и смерть — это единый аккорд. Эспронседа, разделяющий с ним честь олицетворять свое время, в последние годы жизни перестал быть поэтом и романтиком. Он стал депутатом — произносил речи о таможенных тарифах на хлопок. Это онто, написавший гимн Тересе!

— Ларре, — возражает Олаис, — не пришлось стать депутатом. Эспронседа был богат.

— Ларру кормило его перо. И если он побывал за границей — в Португалии, в Англии, в Бельгии, во Франции, — так лишь потому, что эти поездки оплачивал его близкий друг, граф де Кампо-Аланхе. В последние годы, начиная с 1835-го, ему удалось обеспечить себе приличный постоянный заработок. Ему платили десять тысяч песет в год за двенадцать статей в месяц.

Долгая пауза. Олаис молча прохаживается. Асорин рассматривает фотографию «Погребения графа де Оргаса», где вереница изможденных, просветленных идальго умоляюще простирает руки и экстатически возносит очи горе.

Асорин продолжает:

— В феврале, в том месяце, когда он покончил с собой, Ларра уже не писал. Он проводил дни в одиночестве — сидел в каком-нибудь тихом кафе или бродил по пустынным улицам. Утром 13 февраля он как будто приободрился и пошел к Месонеро Романову поговорить о своих литературных планах. После полудня гулял на бульваре Реколетос с маркизом де Молинс и, прощаясь, сказал: «Вы же меня знаете — сейчас иду выяснить, любит ли еще меня кое-кто…» В тот день у него было свидание с возлюбленной — последнее свидание.

— Необычный человек, — говорит Олаис.

И после краткого молчания, молчания глубокого, напряженного, почти болезненного, во время которого дух «Фигаро» словно бы витает в воздухе, Асорин восклицает:

— Да, человек необычный… и ставший легендой!

После полудня вся компания отправилась на кладбище Сан-Николас, находящееся за станцией Медиодиа. Все в трауре, в блестящих цилиндрах молча шли по улицам. Каждый нес букетик фиалок. И прохожие с любопытством глазели на странное шествие молодых людей, собиравшихся отметить событие более важное, чем какой-нибудь министерский кризис или бурное заседание Конгресса.

Кладбище Сан-Николас уже много лет как закрыто. Когда минуешь станцию Аточа, в конце убогого предместья, граничащего с унылой ламанчской равниной, над темными кровлями, резко чернея на голубом небе, показываются остроконечные верхушки кипарисов. Затем вы приближаетесь к железной ограде, за которой видны груды сухих листьев заброшенного сада. На звук колокола выходит женщина, отпирает ворота. И группа в трауре углубляется в небольшой одичавший сад. Вот перед ними потрескавшийся портик, в окнах разбитые стекла, на двери надпись:

«Храм истины, о путники! пред вами,
Внемлите голосу ее и верьте:
Все ложно в этой жизни, кроме смерти».

Группа проходит через портик, где сидящая на цепи собака, опустив голову, рычит на них. И вот они на кладбище — большие, ветхие галереи с широкими черными трещинами, прорезающими их сверху донизу, в галереях ниши со стершимися надписями на плитах. В щелях между камнями буйно растет трава, скачут, щебечут птицы на склепах, сверкают на солнце стекла надгробий, в воздухе разлит благостный покой. Лишь время от времени доносится издалека свисток паровоза да кукареканье петуха.

Могильник Ларры находится на первом участке, в четвертой галерее. Невдалеке могила Эспронседы, вровень с землей. Женщина, открывшая ворота, сопровождает посетителей. Перед могилой все обнажают головы. Стоят молча. Женщина восклицает: «О господи! О господи!» И Асорин торжественным тоном читает свою речь:

«Друзья, подумаем о жизни художника, который жил, снедаемый неугасимым стремлением к идеалу; и подумаем о смерти человека, который умер из-за неудовлетворенной жажды любви. Двадцать семь лет прожил он на земле. За такой краткий, ничтожный срок он изведал страдания бурной страсти и радость художественного творчества. Он любил и творил. Он всего себя отдавал жизни и творчеству, и все его колебания, горести, тревоги выразились на его трепетных страницах и в его трагической гибели.