Читаем Астрахань - чёрная икра полностью

Астрахань - чёрная икра

Интересно, докопался ли Фридрих Горенштейн до собственной поэзии и правды в творческом исследовании личности Ленина в «Верёвочной книге», своём последнем романе?

Но, как бы то ни было, установить подлинные связи повести «Астрахань — чёрная икра» и «Верёвочной книги» ещё только предстоит исследователям.

Юрий Векслер (Берлин), журналист, популяризатор творчества Фридриха Горенштейна

Дмитрий Вачедин. Повесть Фридриха Горенштейна как спиритический сеанс

К первой публикации повести «Астрахань - чёрная икра»

Сорокалетний сценарист едет в Астрахань по приглашению местного начальника — в обмен на несколько дней в санатории и гастрономический «икорный» тур по Волге на теплоходе сценарист должен неким образом помочь дочери начальника. Какой год — неважно: семидесятые, но год может быть любым, хотя бы и нынешним. В Астрахани обычный окраинный феодализм — государство тут опирается на сложную систему из коррупции и репрессии, личные связи заменяют законы. Читается всё местами не просто современно, но ультрасовременно, словно смотришь фильм Навального про икорную коррупцию на Волге.

Однако Фридрих Горенштейн не обвиняет власть, вернее власть виновата не более чем каждый из нас — человек изначально испорчен, он как заражённый спорами «чужих» астронавт носит в себе желудок, половой инстинкт, стремление к бессмысленной жестокости. Секс, алкоголь, бесконечные тарелки чёрной икры, сопровождающие путешествие сценариста, его компромиссы с собой, его ненависть к своей плоти, разрешаются в конце ярким и полным мучительной самоиронии образом — сценарист стреляет из игрушечной винтовки вверх, на девятый этаж, где, согласно правилам детской игры, живёт Брежнев. Стреляет в Брежнева, чтобы не выстрелить в себя. Бунт, но бунт игрушечный. Игрушечный, но настоящий. «Мы, люди интеллекта, по сути реально живём лишь в мыслях своих. В любых практических деяниях мы лишь играем. Правда иногда играем и до боли, и до крови, и до смерти», — объясняет он.

Однако одним только описанием двойной, отражающейся друг в друге, патологии — патологии власти и патологии физиологии — повесть не исчерпывается. Она написана в 1983 году, опубликована не была, её автор умер в Берлине в 2002 году. Хотим мы этого или нет, но сейчас, при первой публикации, голос Горенштейна доносится до нас голосом с того света. Это путешествие ещё и загробное — посмотрите, какой призрачной, миражной, потусторонней представляется нам астраханская Азия. Посмотрите, как пляшут вокруг русские бесы — матросы- браконьеры Хрипушин и Бычков, как снимает с себя одежду на топком островке прекрасная Томочка с острым носиком, как вставляют в задний проход всесильному Ивану Андреевичу компресс из чёрной икры. Больные, горячечные фантазии — не то конрадовское «Сердце тьмы», не то спуск Геракла в Аид.

Хотя бы из-за того, что голоса «оттуда» доносятся не столь часто или потому, что сам факт публикации в нашем журнале молчавшего более тридцати лет текста представляется чудом, стоит отнестись к этой повести со всей серьезностью: что хочет сказать нам Горенштейн, заставляя своего героя пить, произносить за браконьерским столом речи о вине человека перед всеми живыми существами, стыдиться этих речей, по- чеховски метаться между презрением и жалостью, вожделеть Томочку, отвергать Томочку, брать в руки игрушечное ружьё? Человек, чтобы остаться человеком, должен заниматься «тяжёлым многосторонним духовным трудом», говорит Горенштейн. Человек несёт «коллективную ответственность за всё человеческое», и это тяжело, говорит Горенштейн. Волга впадает в Каспийское море, говорит Горенштейн, и попавший как раз в это место его герой неизбежно попадает внутрь чеховской фразы, где в третьем акте стреляет игрушечное ружьё, а люди слабы, хоть и стараются.

В итоге «распятый на балыке» сценарист Горенштейн лишил проблему трагического разрыва между духом и плотью радикально и навсегда — уехал в Западный Берлин. В девяностые в России вспомнили, кажется, всех уехавших — но Горенштейна не вспомнили. Даже когда стоишь возле его могилы на еврейском кладбище в районе Вайсензее, кажется, что он не тут, уехал в поездку и оттуда ещё напишет. Почти уверен, что так оно и будет. Будем ждать.

Дмитрий Вачедин, редактор рубрики «Проза»