Астрахань - чёрная икра

Сумерки в средней России — лучшая пора для мыслителя, мечтающего о проблемах неземных. В Нижневолжской Азии промежуток, примиряющий свет и тьму, короток. Исчезает всё видимое, нет и растворившейся в ночи Волги, и заволжских огней не видно, разве что с трудом, напрягая зрение, различишь проблеск в такой дали, что кажется не ближе, чем вверх до редких звёзд. Широка в низовье Волга, влажен ночной воздух, влагой затянуты ночные небеса, влажен песок, влажна трава. Ничто не согревает. И множество разнообразных ночных звуков, собачий лай или кошачье мяуканье кажутся родными, успокаивают, как голоса близких. Неприятны звуки местных насекомых и растений, раскачиваемых ветром. Звуки, сопровождающие и заглушающие шаги астраханского уголовника, идущего берегом по песчаным буграм — барханам — в распространённых здесь войлочных туфлях. А может, и приближающегося с другой стороны, по полынной степи, мимо полувысохших озер. Но это не болота, как в европейской России, милые места обитания птиц и мелких зверьков, это «соры», как их здесь называют, безжизненные, наполненные черноватым вонючим илом, пропитанные солью. Лучше и не придумаешь для сокрытия трупа. А дверь на разболтанной задвижке держится, окно высадить вообще ничего не стоит. Страшно. Но хотя бы понятно от чего. А если рядом пахнущая земляникой нежная женщина, пуще смерти боящаяся быть изнасилованной неизвестным в грязной брезентовой рыбацкой одежде, неизвестным с большими грязными руками, то можно ещё более заставить её прижаться ко мне рассказами о «понизовой вольнице», состоящей из беглых русских холопов и калмыков, прикочевавших в XVII веке в степи правого берега. ОБЕИМИ интернациональными воровскими шайками вольница долго препятствовала заселению и спокойствию Астраханского края.

Все эти сведения взяты мною из книг, которыми меня щедро снабдил Антон Савельевич Крестовников, коренной астраханец, кандидат наук, бывший сотрудник Астраханского института гидрологии, ныне холоп хана Ивана Андреевича Глазкова, председателя Астраханского облпотребсоюза. Иван Андреевич пригрел Антона Савельевича после его увольнения из института за какие-то провинности. А я как раз и гость Ивана Андреевича, человека, непосредственно ответственного за заготовку и хранение главного государственного «полезного ископаемого» Нижнего Поволжья — чёрной икры, съедобного золота, но добываемого не в мёртвых минеральных недрах, а в живом осетрово-севрюжьем нутре, среди рыбьей крови. Впрочем, скорее, стоит всё-таки сравнить икру не с золотом, из которого при коммунизме, как писал Ленин, будут делать унитазы, а с жемчугом, которому при коммунизме ещё не нашли применения. Недаром хорошо приготовленная зернистая икра, крупинка к крупинке, по внешней красоте жемчуг напоминает. И добывается в водных толщах, вырывается из живого тела. Но об икре, зернистой и паюсной, позже. Сейчас об Иване Андреевиче.

Если я скажу, что Иван Андреевич непосредственно руководил впадением Волги в Каспийское море, то вы, дорогой читатель, сочтёте это не более чем эстрадным каламбуром. Ибо многие из вас, особенно люди культурные, читали Чехова и знают из его рассказа «Учитель словесности», что Волга сама по себе, без всякого руководства, так сказать, стихийно, впадает в Каспийское море, о чём перед печальной смертью своей поведал миру учитель географии Ипполит Ипполитович. А Ипполит Ипполитович даже в бреду говорил истины общеизвестные типа: «Волга впадает в Каспийское море… Лошади кушают овёс и сено…»

Дорогой читатель, но что такое общеизвестная истина? И чем отличается истина о пользе молока от истины о загробном бессмертии? Мелкими бытовыми подробностями, придающими стакану свежего парного молочка, альпийского или вологодского, ощущения жизни вечной, тогда как от загробного бессмертия веет кладбищенским бюрократизмом и бухгалтерией сквозь слёзы: сколько именно дать могильщикам на водку?

Если бы наш замечательный Антон Павлович Чехов повторил свой гражданский подвиг и после острова Сахалина отправился бы в низовья Волги, он, безусловно, поправил бы бедного Ипполита Ипполитовича. Потому что в «Острове Сахалине» нет общеизвестных истин о сахалинской каторге, а есть мелкие бытовые подробности каторжной жизни. И есть повседневные наблюдения глаза разумного и одухотворённого. Например: одного арестанта сопровождала его пятилетняя дочь и, когда они поднимались по трапу на судно, девочка держалась за отцовские кандалы. Эта репортёрская деталь, по-моему, достойна Данте. Пятилетний ребёнок воспринимает каторжные кандалы как часть отца своего, как его руку или плечо. Конечно, повседневные подробности бывают разные: и травящие сердце, и веселящие сердце, и просто существующие, которых не замечаешь, настолько они реальны и противоположны общеизвестным истинам.