Читаем Астрахань - чёрная икра полностью

Я, конечно, далёк от того, чтоб утверждать, будто Иван Андреевич способен отрицать общеизвестные истины на уровне Чехова, но на уровне лошади — вполне. И в этом сравнении с благородным животным нет для Ивана Андреевича никакого унижения, а с Чеховым он и сам себя по благоразумию сравнивать бы не стал.

Так же, как для лошади овёс и сено не общеизвестная истина, а множество подробностей, состоящих из вкусных полевых запахов, удобного тёплого стойла и доброго конюха, так и для Ивана Андреевича Волга не просто впадает в Каспийское море, а впадает у села Житного, родины его.

Село Житное с давних времён солдатское и рыбацкое. Здесь солдатам жито давали. И здесь, в вольной, обильной рыбой местности, многие из солдат оседали рыбачить. Отсюда и происхождение Ивана Андреевича. Здесь он вырос и здесь пятнадцати лет отроду впервые полюбил свою односельчанку и соученицу по сельской школе Марину. Эта давняя, конца тридцатых годов, любовь Ивана Андреевича и привела меня, столичного жителя, погостить в астраханские места, о которых я в прошлом задумывался разве что на минуту-другую, бережливо, тонким слоем намазывая на булку с маслом драгоценный жемчуг чёрной астраханской икры.

Дело в том, что односельчанка Ивана Андреевича, Марина Сергеевна Богачёва, — диспетчер одного из московских аэропортов, моя многолетняя столичная знакомая. Надо сказать, что без таких людей, как Марина Сергеевна, в наше время жить трудно. Квартира у неё нельзя сказать роскошная — двухкомнатная в шлакоблочном доме. Но зато не на окраине, а недалеко от Таганской площади. Тесновато, правда, от румынского гарнитура да бухарских ковров. Повернуться, казалось, негде, того и гляди чешский хрусталь уронишь. Но поворачивались, чтоб ткнуть вилкой в финский сервелат, в венгерскую салями, полакомиться кавказскими фруктами, дагестанским коньяком «Приз» с конской головой на этикетке. Однако особенно ценен был стол-кормилец из румынского гарнитура дарами Низового Поволжья. Осетровый балычок, стерляжья ушица, севрюга копчёная. Все названия — как ордена. Ну и высшая награда — нутро севрюжье или осетровое, икра чёрная, астраханская. На свежей булке поверх масла её вполне можно под аплодисменты вручать. Поэтому немало являлось к Марине Сергеевне личностей популярных (я тоже популярный), вплоть до популярности самой высшей, телевизионной. Популярные вручали Марине Сергеевне самих себя, а она им вкусные разносолы. Но не донкихотствовала при этом Марина Сергеевна, не меценатствовала бездумно. Кроме популярных, были в салоне и граждане необходимые, из породы самой Марины Сергеевны, хоть и из других сфер обслуживания. Попадались за столом и обветренные лица астраханских браконьеров, которые ночевали либо у самой Марины Сергеевны, либо у кого-нибудь из близких друзей её. Причём в салоне многие между собой перезнакомились и многие оказались нужными друг другу, независимо от того, на экране ли они телевизионном или перед экраном.

Но я, честно говоря, более любил заскочить к Марине Сергеевне в не столь торжественной обстановке, просто так, днём. Заскочить часам к двенадцати, когда Марина Сергеевна выспится после ночной диспетчерской службы. Посидеть на прохладной кухоньке с кондиционером, выпить на простом кухонном столике жигулёвского пивка с янтарной воблой, доступной в наше время разве что авангарду пролетариата, да и то не всему, а, скорее, передовым его дозорным. Последнее обстоятельство, кстати, придавало и без того ароматному рыбьему мясу особый вкус. Слаб человек, горд человек. И вот так приятно попивая и поедая, послушать неторопливые неинтеллектуальные воспоминания Марины Сергеевны, рыбацкой дочери. Воспоминания о вялении воблы или о муже её, Павлике. Разнообразны были темы.

— Лучшую воблу, — рассказывала Марина Сергеевна, — готовят в прохладные, сухие, безветренные дни ранней весны, когда у нас в Житном ещё только-только на деревьях почки пухнут. И пока вобла ещё на нерест не пошла, не отдала в нересте свой вес и жир. Да и воздух, атмосфера в это время наиболее пригодны. Если поедешь погостить, увидишь: во всех дворах вобла висит на вешалках. Главное, чтоб солнце напрямую не грело и чтоб ветерок был. Повисит полмесяца, а крупная — месяц, и готово.

После этих рассказов и появились у меня кратковременные желания поехать в Астрахань и, может быть, как раз прохладной весной, когда в Житном на деревьях почки пухнут. Но что такое мимолётное желание в современной столичной суете? За день, а иногда и за ночь таких желаний появляется великое множество, и одно затаптывает другое. Так и прошло несколько лет, пока случай не привёл меня в Астрахань, да и то не ранней весной, во время вяления воблы, а поздним летом, во время соления икры.

О муже своём, Павлике, Марина Сергеевна говорила также неторопливо и неинтеллектуально.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мальчишник
Мальчишник

Новая книга свердловского писателя. Действие вошедших в нее повестей и рассказов развертывается в наши дни на Уральском Севере.Человек на Севере, жизнь и труд северян — одна из стержневых тем творчества свердловского писателя Владислава Николаева, автора книг «Свистящий ветер», «Маршальский жезл», «Две путины» и многих других. Верен он северной теме и в новой своей повести «Мальчишник», герои которой путешествуют по Полярному Уралу. Но это не только рассказ о летнем путешествии, о северной природе, это и повесть-воспоминание, повесть-раздумье умудренного жизнью человека о людских судьбах, о дне вчерашнем и дне сегодняшнем.На Уральском Севере происходит действие и других вошедших в книгу произведений — повести «Шестеро», рассказов «На реке» и «Пятиречье». Эти вещи ранее уже публиковались, но автор основательно поработал над ними, готовя к новому изданию.

Владислав Николаевич Николаев

Советская классическая проза
Алые всадники
Алые всадники

«… Под вой бурана, под грохот железного листа кричал Илья:– Буза, понимаешь, хреновина все эти ваши Сезанны! Я понимаю – прием, фактура, всякие там штучки… (Дрым!) Но слушай, Соня, давай откровенно: кому они нужны? На кого работают? Нет, ты скажи, скажи… А! То-то. Ты коммунистка? Нет? Почему? Ну, все равно, если ты честный человек. – будешь коммунисткой. Поверь. Обязательно! У тебя кто отец? А-а! Музыкант. Скрипач. Во-он что… (Дрым! Дрым!) Ну, музыка – дело темное… Играют, а что играют – как понять? Песня, конечно, другое дело. «Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки»… Или, допустим, «Смело мы в бой пойдем». А то я недавно у нас в Болотове на вокзале слышал (Дрым!), на скрипках тоже играли… Ах, сукины дети! Душу рвет, плакать хочется – это что? Это, понимаешь, ну… вредно даже. Расслабляет. Демобилизует… ей-богу!– Стой! – сипло заорали вдруг откуда-то, из метельной мути. – Стой… бога мать!Три черные расплывчатые фигуры, внезапно отделившись от подъезда с железным козырьком, бестолково заметались в снежном буруне. Чьи-то цепкие руки впились в кожушок, рвали застежки.– А-а… гады! Илюшку Рябова?! Илюшку?!Одного – ногой в брюхо, другого – рукояткой пистолета по голове, по лохматой шапке с длинными болтающимися ушами. Выстрел хлопнул, приглушенный свистом ветра, грохотом железного листа…»

Владимир Александрович Кораблинов

Советская классическая проза / Проза
Жизнь и судьба
Жизнь и судьба

Роман «Жизнь и судьба» стал самой значительной книгой В. Гроссмана. Он был написан в 1960 году, отвергнут советской печатью и изъят органами КГБ. Чудом сохраненный экземпляр был впервые опубликован в Швейцарии в 1980, а затем и в России в 1988 году. Писатель в этом произведении поднимается на уровень высоких обобщений и рассматривает Сталинградскую драму с точки зрения универсальных и всеобъемлющих категорий человеческого бытия. С большой художественной силой раскрывает В. Гроссман историческую трагедию русского народа, который, одержав победу над жестоким и сильным врагом, раздираем внутренними противоречиями тоталитарного, лживого и несправедливого строя.

Анна Сергеевна Императрица , Василий Семёнович Гроссман

Проза / Классическая проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Романы