Астрея. Имперский символизм в XVI веке

Under a throne I saw a virgin sit,
The red and white rose quartered in her face,
Star of the north, and for true guards to it,
princes, church, states, all pointing out her grace[179]

.(У трона я увидел восседающую деву
И розу красно-белую в её лице,
Она есть севера звезда и стражами ей
Государи, церковь, страны, славящие её милость).

После прочтения этих строк интересно снова взглянуть на изображение начальной «С» (Илл. 4а, 7а), где три фигуры (возможно, воплощающие «государей, церковь, страны») смотрят на восседающую на троне королеву, над чьей головой присутствует намёк на объединение двух роз в одну, тюдоровскую.

Это объединение уже само по себе было «имперской темой», ибо установило мир (pax) под властью единого монарха вместо войн и распрей двух соперничающих домов. И символизм тюдоровской розы прекрасно сочетался с мистическим культом единой, чистой, имперской британской девы.

Елизаветинский имперский символизм находился под влиянием имитации, осознанной или неосознанной, блистательной фигуры Карла V, в которой имперская тема, во всех своих аспектах, засияла с новым блеском.

Первая половина XVI столетия увидела правителя, в котором многовековые традиции Священной Римской империи обрели реальную связь – возможно, в последний раз – с политическими и религиозными судьбами Европы. Карл V с его огромными владениями в Старом и Новом Свете сделал практически реальностью ту мировую империю, которая была для Данте лишь благим пожеланием. Человек не без недостатков, он был в целом не самым недостойным представителем института священного императора, в котором в идеале добродетели имперского Рима должны соединяться с христианским рвением. И хотя сам Карл, возможно, был слишком мудр и политически практичен, чтобы преследовать химеру мировой империи, нет сомнения в том, что явление этого миролюбивого Цезаря, который путём мирного в основном наследования стал практически властелином всего мира, снова возродило во многих умах старую мечту о возвращении золотого века. Его апологеты опирались на дантовскую и гибеллинскую аргументацию, а их сочинения, особенно Гевары и Ариосто, были ещё одним каналом (помимо трудов елизаветинских богословов), через который эта аргументация, соединённая теперь с образом Девы-Астреи, могла стать известна елизаветинской публике.

Антонио де Гевара был придворным проповедником и историографом Карла V. Его знаменитые «Золотые часы государей» (Relox de prencipes), популярные в Англии в XVI веке настолько, что выдержали три перевода, являются наставлением в имперских и королевских добродетелях, основанным на примере Марка Аврелия. Это сочинение повторяет отвлечённые доводы в пользу вселенской империи:

Он [Господь] не без великой тайны устроил, что в целом семействе один старшинствует хозяин; один гражданин знатным повелевает народом; целая провинция одного имеет начальника; один Царь пространнейшим управляет государством; и всего вящее, один Император Монархом и обладателем вселенной бывает[180].

Этот отрывок говорит нам о том, что Гевара принадлежит к традиции средневековых про-имперских писателей, включавшей в себя Данте, и из популярных переводов его книги рядовой елизаветинский читатель мог познакомиться с «единоначальным» аргументом имперских богословов.

Своё видение королевской и имперской добродетели справедливости Гевара представил ссылкой на слова Нигидия Фигула о Деве-Астрее: