Астрея. Имперский символизм в XVI веке

Специфический дух, страстность и сила елизаветинского рыцарства могли быть связаны не только с его ролью механизма продвижения патриотической преданности общенациональной монархии и протестантского рвения, но также и связью его церемониала и мистики с дореформационными временами. Оно давало отдушину для того образа мыслей и чувств, которому было мало места в новом порядке. Определённым образом с этим мог быть связан и образ отшельника у Генри Ли. Монастыри, с их поисками духовной, созерцательной жизни, были закрыты, и рыцарь-отшельник, ведущий уединённую жизнь в лесу, представлял собой некоторую образную замену этого.

Но рыцарский культ отнюдь не был только лишь ностальгическим пережитком. Он так же следовал современной итальянской моде, как и традициям прошлого. Итальянский культ гербов-импрес происходил, как утверждалось, из впечатления, произведённого великолепным видом французского рыцарства и его эмблем во время французских вторжений на полуостров. В основе современного платонизма «Придворного» (Il Cortegiano) Бальдассаре Кастильоне лежали феодальные традиции куртуазной любви, и очень любопытным выглядит то, как итальянец Джордано Бруно помещает платоновские «неистовства» (furores) в контекст елизаветинского рыцарства и его художественных вымыслов.

В пятом диалоге трактата «О героическом энтузиазме» (Eroici furori) Бруно, написанного во время его визита в Англию и изданного с посвящением сэру Филипу Сидни в 1585 г., героические энтузиасты несут щиты с эмблемами и девизами[394] в точности как рыцари на турнире Дня Восшествия. Желающим постичь глубокий философский смысл таких импрес лучше всего обратиться к тому, что писал Бруно, например, о щите с летящим фениксом и девизом Fata obstant[395], или с дубом и словами Ut robori robur[396], или о самом глубокомысленном, на котором не было ничего, кроме солнца, двух кругов и единственного слова Circuit[397]. В начале этой работы помещено обращение к английским дамам и той единственной Диане, что блещет между них как солнце меж светил[398]. Поэтому едва ли будет преувеличением сказать, что философские энтузиасты со щитами демонстрировали свои душевные терзания перед Елизаветой и придворными дамами, ибо это было состязание за главный приз, возможность оказаться в лучах высшего божественного света. В конце трактата девять слепцов обретают зрение и становятся девятью illuminati, когда оказываются под «умеренным небом острова Британии» и лицезреют прекрасных нимф отца Темзы, главная из которых открыла чашу и явила божественное чудо[399]. Здесь можно вспомнить отшельника из Вудстока, который прозрел, придя в лучшую страну мира и оказавшись пред лицом лучшего правителя. «Увеселение её королевского величества в Вудстоке» было опубликовано в том же 1585 году, что и диалоги «О героическом энтузиазме». Возможно, что Бруно, уже демонстрировавший свои симпатии к культу Елизаветы[400], намеренно связал свой философский труд с рыцарской романтикой, сотканной вокруг королевы-девы.

Цель данного эссе состояла в том, чтобы привлечь внимание к этой малоизученной теме. Оно ни в коем случае не претендует на окончательные выводы, а носит скорее характер личных ощущений и использует лишь некоторые фрагменты известных нам документальных свидетельств. Будущие исследования дадут нам гораздо больше информации. Но мы надеемся, что сказанное даёт достаточно оснований предположить, что турниры Дня Восшествия рассказывали языком маскарада историю, являвшуюся сердцем эпохи. Эти устраивавшиеся на протяжении всего царствования представления, наиболее заметной фигурой которых в последние годы стал граф Эссекс, отражали настроения времени. Ибо рыцарская формула идеально соответствовала аристократической структуре елизаветинского общества, став механизмом выражения его личных, патриотических или религиозных надежд и страхов.

Триумф Целомудрия

Культ Елизаветы имел и ещё один аспект, который, будучи вскользь затронутым в предыдущих эссе, не получил в них, однако, должного освещения. Здесь мы попытаемся восполнить этот пробел, используя материалы брошюры об усадьбе Хэтфилд-хаус (приведённой в приложении к этой книге)[401] и неопубликованных лекций и семинаров[402].