Атаман Платов

Опытным глазом он отметил и чёткость равнения, что по шеренгам, что по рядам, и единство шага, без запоздалой россыпи и шлепков. Он смотрел на идущих солдат, не скрывая восхищения, слушал рвущие душу слова рождённой в сражении песни:

А где пулей не имем, там мы грудью берём.
А грудь не берёт, душу Богу отдаём.

Шёл гренадерский полк генерала Раевского.

По окончании смотра Платова пригласили в императорский кабинет. Александр и Барклай были уже там.

Александр восседал за большим столом, Барклай — подле, худой, высокий, с лысой, словно яйцо, головой.

— Предстоит дело особой важности, — без обиняков начал император. — В Фонтенбло, в летней королевской резиденции, укрыт римский папа Пий Седьмой. Находится он там по воле Бонапарта. Повелеваю вам, генерал, освободить его. Как вы поступите и что намерены предпринять — это решайте с графом Барклаем. Но мой приказ: папу освободить и доставить в Главную квартиру. Надеюсь, задача вами понята и будет выполнена.

— Приложу все старания, ваше величество, — почтительно ответил генерал и склонил голову.

— Верю. Идите. Вы тоже свободны, Михаил Богданович.

В кабинете Барклая состоялся обстоятельный разговор. Пришёл маленький, шарообразный Толь, давнишний знакомый Платова. Теперь уже генерал-лейтенант, но по-прежнему неустанный труженик, разработчик сражений и походов. Разложили на столе карту. На ней чёрным пунктиром прочерчен маршрут предстоящего поиска.

— Вот Труа… Намюр… Фонтенбло. Это в полуста вёрстах от Парижа, — указал он на карте. — Главные силы Наполеона восточней. Так что здесь направление второстепенное, можно сказать, не опасное.

— Возможно, и так, только где опасно, а где нет, мне за долгую службу тоже известно. — Матвей Иванович, наклонившись над картой, стал внимательно рассматривать маршрут. — А кто придёт в Труа?

— Это уж не ваша забота, генерал. Направим туда дивизию. Главное, выступайте в поиск без промедления.

У генералов отношения были строго официальные. Размолвка произошла ещё в начале войны. Казачий корпус прикрывал отход армии Багратиона. Платов тогда действительно проявил непослушание военному министру и главнокомандующему. Но иначе поступить он не мог: казачьи полки были связаны по рукам и ногам наседавшим французским авангардом.

Если бы тогда Платов увёл к Барклаю своих казаков, армия Багратиона вряд ли дошла бы до Смоленска. И нетрудно представить, какая бы после того постигла участь и армию Барклая.

Барклай пожаловался Александру, что Платов не выполнил его приказа, проявил ослушание и что он, Барклай, просил бы Платова от командования казаками отстранить.

О том Матвею Ивановичу стало известно. Кто-то снаушничал, передал не из добрых намерений. И возникла у него в душе обида.

Под Смоленском, раздосадованный долгим отступлением, постигшей неудачей и нерешительностью главнокомандующего, он раз с солдатской прямотой заявил:

— Вы, граф, сегодня мне сделали замечание, почему я не снимаю плаща. Ане снимаю потому, что стыдно и обидно быть перед народом в форме российского генерала, убегающего от французов. Стыдно оставлять народ беззащитным. Именно так. Мы сегодня не защитники, а беглецы. И доколе же, граф, такое будет продолжаться?

С той поры и размолвка.

Завершив дела, Матвей Иванович собрался было уезжать, как последовало приглашение от императора на обед. Как не лестно было отобедать с императором, однако предстоящая задача требовала спешки.

— Ехать надо. Время не ждёт, — попытался отказаться от приглашения генерал, но Барклай развёл руками:

— Император ведь приглашает. Никак нельзя отказаться.

Стол накрыт на двенадцать персон. Генералы: Барклай, Раевский, Ермолов, Толь, англичанин Вильсон… Прислуживают солдаты, вымуштрованные и старательные.

Разговор зашёл о смотре гренадерского корпуса, командование которым недавно принял генерал Раевский.

Вспомнил, что совсем недавно гренадеры отличились в сражении при Ла-Ротье, полки не только сломили сопротивление французов, но первыми ворвались в город и молодецки выбили из него неприятеля.

— Хорош на плацу, хорош и в бою, — попытался срифмовать не очень удачно Толь, но все засмеялись, даже высказали комплименты.

Потом заговорили о младших братьях Александра, великих князьях Михаиле и Николае, собиравшихся выехать из Петербурга во Францию. Высказали пожелание, чтобы они постарались успеть ко дню вступления союзных войск в Париж. Ведь дело к тому идёт.

В угоду Вильсону вспомнили английского принца-регента, сменившего на престоле короля. О самом короле, умственно больном, из деликатности умалчивали.

Все держали себя сдержанно, не допуская излишней шутливости и воздерживаясь от возлияний. Даже прямой и резковатый в суждениях Ермолов всё больше молчал.

Матвей Иванович сидел как на иголках, все его мысли были о предстоящем рейде. О самом рейде за столом никто не вспомнил, и он тоже не посмел говорить, поняв, что акция сия тайная.

Наконец обед закончился, и Матвей Иванович предстал пред императором, спрашивая разрешения на отъезд.