Атаман Войска Донского Платов

Иван же Кисляков торговал с размахом. Со Смутного времени, с 1616 года, за заслуги перед царем даровано было донцам право беспошлинной торговли и часто потом особыми грамотами подтверждалось, последний раз — в 1749-м. Городовые казаки многие этим правом пользовались. И Иван Кисляков тоже. Ежегодно мотался в Великороссию, в Казанскую, в Астраханскую губернии, до Архангелогородской добирался. Подряжался, между прочим, для станичной церкви колокол покупать. Люди ему деньги безбоязненно доверяли, генерал-майоры и кавалеры — тоже. В особой книге Скородумовской станицы, где вся служба и все тяготы станичных казаков записаны, встречаем мы за Иваном Кисляковым такую запись: «Василия Иловайскова провожал до Манычи августа 1767 года». Один из всей станицы. Василий же Иловайский был войсковому атаману Алексею Ивановичу родным братцем. И войсковой атаман за Кислякова горой стоял: «1775, 6 апреля. Ордер походному есаулу г-ну Пантелееву. Означенное в рапорте Вашем отведенное по неведению казаку Никите Иевлеву собственное казака Ивана Кислякова лавочное место имеете Вы отдать во владение реченному Кислякову по-прежнему…» А когда старшина Алексей Струков сгоряча обозвал Ивана Кислякова вором (при торговом деле и не воровать?!), шуму было, хоть святых выноси. По Войску особый приказ выходил.

Любил Иван Кисляков город свой страстно, беззаветно. Обращены были на Скородумовскую станицу три раската городских: Ивановский, Андреевский и Алексеевский, так он сынов своих так и назвал: Иван, Андрей, Алексей.

Герой же наш, Ивана старший сын — Андрей, в Войске Донском шуму, а в анналах войсковых шороху наделал больше, чем все остальные Кисляковы, вместе взятые.

Рос Андрюшка Кисляков на бойком месте, на торжище, быстр и суетлив, в глазах от него двоилось. По шаткому мосту гонял за речку Усть-Аксай свиней (был на то строгий приказ атамана: в городе это животное ни в коем разе не пасти). Кинутся потом: ни свиней, ни Андрюшки!.. Отец — на службе: то в Кизляр ходил, то в местных тягостях навроде межевания (целые полки на это дело наряжали), то с Митрием Иловайским на Салу стоял. А как чуть освободится — по ярмаркам. Как и все казачата, отдан был Андрюшка на воспитание дедам. Деды — народ умственный, порядок любят. Как праздник или тезоименитство какое, идут с пирогом на поклон к войсковому атаману гуськом через мостик из бударных[92] днищ — туп-туп — и оттуда так же гуськом — в кабак к чумаку Максиму Федорову. Подопьют, и вспоминает кто-нибудь, как сгоняли с морских кос запорожцев с атаманом Федотовым, как с Уваровым в Кизляр ходили, как в Пруссию, как в поголовный поход до Днепра… Были такие, что Петра Первого помнили. Поглядывая за Дон, на степь, утекавшую к морю, вспоминали единоверцев, безвестно пропавших, а кое-кто и некрасовцев вспоминал.

Ушли с атаманом Некрасовым многие казаки, не смирились с царской службой, сели на Кубани. Жили ушедшие и оставшиеся промеж себя как волки с собаками. Вспоминали деды, как при атамане Краснощекове, когда ушли на турок, а на Дону остались лишь страмные и престарелые, заявились некрасовцы и иной сброд тысяч до шести, перешли Дон и Кумшацкий городок сожгли. Пошли братья-казаки, некрасовские «работнички», по тихому Дону не хуже татар, шесть городков в осаду брали, бабы и девки еле отбились. Попалили некрасовцы хлеб и сено и ушли за Кубань. До тысячи душ в полон угнали. Кинулись ловить, их и след простыл. В отместку Иван Фролов и калмык Дондук Омба на Темрюк ходили, тысячу кибиток захватили, но некрасовцев не достали — сидели те на островах в крепких местах…

Да-а, при Краснощекове… Встрепенется иной дед и рассказывает, как при Конских Водах да при Молочных, да Волчьем Буераке… Ох, и дали ж татарве! Тыщи их поклали… А ныне оный дед слаб за тем, что от бывшей на нем параличной болезни левой рукой иногда мало владеет, да левым же глазом вовсе не видит, а притом и рот поврежден, через что и пищу с трудом употребляет, а потому больше службы продолжать возможности не имеет… А рядом уж Андрюшка Кисляков с друзьями-приятелями свое «тачает», любого деда перебрешет. А то и перекосоротит[93] кого из стариков. Перетянет его дед костылем, ходят потом родители, кланяются, за науку благодарят, а с него как с гуся вода — улыбается.

Веселая жизнь была! То моровая язва у Черкасска появилась, и вокруг города заставы ставят — ни входа, ни выхода (Андрюшка на спор туда и обратно лазил). То черкесы с некрасовцами покажутся. То Пугачевым пугали. То пасквиль какой-то подобрали, где писаны были такие многие слова, что и писать нельзя. Искали, кто ж писал. Андрюшка больше всех метался, искры рассыпал. Борис Кирсанов говорил, что похоже на руку Лютенскова, а точно доказать не мог. Кинулись за Лютенсковым, а он за Дон, в Гниловской стан, самовольно отлучился. Придрались и от греха подальше его без очереди на службу отправили…