Атаманщина

Но все эти фантастические подробности присутствовали только на первом допросе барона, 27 августа в Троицкосавске, в штабе экспедиционных сил. Возможно, Унгерну хотелось сделать приятное захватившим его красным, подчеркнув их решающую роль. Кроме того, ему, очевидно, было бы комфортнее сознавать, что он попал в плен к красным в результате случайности, а не был прямо сдан им столь милыми его сердцу монголами, в которых он видел чуть ли не свою личную гвардию. Однако на позднейших допросах 1 и 2 сентября, в Иркутске, в штабе 5-й армии, барон дал гораздо более правдоподобную картину своего пленения, и здесь его показания практически совпадают с рассказом Сундуй-гуна. В отчете слова Унгерна были изложены следующим образом: «Взят в плен был утром 22 августа с. г. в местности Дацан-Бурулджи. Свое пленение считает результатом офицерского заговора в его войсках. 21 ночью в его палатку было сделано несколько выстрелов, которые он принял за стрельбу разъезда красных. По выявлении оказалось, что красных не было, а вторая бригада, во главе которой он находился, без его приказания ушла в восточном направлении, в то время как он намеревался двигаться в западном. Чтобы выявить причины ухода войск, он поехал вслед за ними, догнал их, но определенного объяснения не получил. Проезжая в это время мимо пулеметной команды, услышал несколько выстрелов, сделанных по нем. Он догадался, что против него заговор, и быстро поехал обратно к своей монгольской сотне (в дивизионе Сундуй-гуна тогда уже, действительно, насчитывалось не более сотни всадников. – Б. С.) и с ней пошел на запад. Пройдя несколько верст, монголы неожиданно бросились на него, связали ему руки, посадили обратно на коня и повернули на восток. Пройдя несколько верст, отряд встретился с разъездом красных человек в 12, после коротких разговоров монголы, побросав винтовки, повели Унгерна к Щетинкину. Унгерн предполагал, что монгольская сотня неожиданно встретилась с красными. Намерение монголов сознательно привести Унгерна красным не допускает, предполагая, что против него были только офицеры, солдаты были на его стороне. Заговор против него офицеров объясняет тем, что большинство из них – жители Дальнего Востока и не хотели идти в Западную Монголию». Унгерн также считал одной из причин заговора интриги Хоботова, которого он «хотя и признает храбрым, но считает недалеким и выскочкой – «урядник и останется урядником».

Бросается в глаза детальное совпадение показаний Унгерна и рассказа монгольского князя. Что же касается мнения барона, будто у монголов не было намерения сдавать его красным, и все вышло случайно, то Сундуй-гун специально подчеркивает, что посланца к красным отправили в тайне. Разумеется, барона никто не собирался осчастливить вестью, что его везут к его злейшим врагам. К тому же Унгерн должен был задаться вопросом, чего это вдруг его везут связанным. Если бы Сундуй-гун и русские офицеры монгольского дивизиона собирались бы избавиться от Унгерна, им проще было бы пристрелить его на месте. Вести его, чтобы выдать офицерам Азиатской дивизии, не было никакого смысла. Те бы тоже прикончили барона, но не заплатили бы за него ни единой серебряной монеты. Один был путь у монголов с Унгерном – к красным, чтобы заслужить от них прощение. Кстати, рассказ Унгерна о своем пленении в этой редакции противоречит рапорту Щетинкина об обстоятельствах захвата барона. Никаких мешков на голове или подвод, где красные случайно находят Унгерна, здесь нет. Нет и лихой атаки красных партизан с криками «ура». А есть спокойные переговоры щетинкинцев с монголами, после чего Унгерна передают из рук в руки и отводят к Щетинкину. Правда, в окончательную версию отчета о допросах Унгерна командование 5-й армии предпочло включить более лестный для красных первый рассказ Унгерна, будто «вскоре встретили разъезд красных в 20 человек, который с криками «ура» лавой бросился на монгольскую сотню, монголы побросали оружие и вместе с Унгерном были взяты в плен. Разъезд был из отряда Щетинкина». Но от этого данная версия отнюдь не становится самой правдоподобной.

Во всяком случае, Сундуй-гун и его люди добились того, чего хотели. Их благополучно вернули в Монголию. Правда, льгот, положенных партизану, князь так и не получил. Монгольские коммунисты справедливо посчитали, что он не был активным борцом против белых, а лишь спасал собственную шкуру. Тем не менее бывший князь благополучно прожил на родине до 1937 года, когда и умер – официально – от осложнения после перелома ноги. Нельзя также исключить, что он был расстрелян, потому что в тот год в Монголии проходила не менее кровавая чистка, чем в СССР, а принимая во внимание численность населения Монголии – даже более кровавая. Но, во всяком случае, князь, успевший даже побывать в МНРП, но вычищенный оттуда за дворянское происхождение, пережил барона на целых шестнадцать лет.