Атаманщина

Рассказ Сундуй-гуна об обстоятельствах ареста Унгерна монголами как будто противоречит показаниям самого барона на следствии. Он был потрясен всем происшедшим, и признался на допросе: «Разложения своих войск и заговора против себя и Резухина совершенно не ожидал». Историю же со своим пленением он изложил следующим образом: «Раз войско мне изменило, могу теперь отвечать вполне откровенно. В плен попал совершенно неожиданно, подозревает заговор на себя одного из командиров полков, полковника Хоботова, следствием какового заговора на него было произведено покушение. Вечером 21 августа, лежа в своей палатке, вдруг услыхал стрельбу. Подумал, что какой-нибудь разъезд красных. Выйдя из палатки, отдал распоряжение выслать разъезд, затем поехал возле расположения своих войск. Проезжая мимо пулеметной команды, вновь услыхал выстрелы и по ним узнал, что это стреляют по нем, после чего поехал к своему монголдивизиону. Проехав с последним версты 3–4, был внезапно схвачен монголами и связан, монголы повезли его к отряду (т. е., получается, к восставшей против него бригаде Азиатской дивизии. – Б. С.) по старым видным следам. Дорогой Унгерн заметил, что они взяли неверное направление, и сказал монголам, что они могут наткнуться на красных. Монголы не верили. Встретившийся затем разъезд в 20 всадников-красноармейцев бросился на них лавой с криками: «Ура» и требованием бросить оружие. Оружие было брошено, и весь отряд монголов со связанным Унгерном попал в плен. Узнав красных, монголы растерялись. Разъезд повел пленных с каким-то обозом. Один из красноармейцев спросил Унгерна, кто он такой, и, услышав ответ, растерялся от неожиданности. Придя в себя, бросился к остальным конвоирам, и все они сосредоточили все свое внимание на пленном Унгерне.

Живым в плен попал вследствие того, что не успел лишить себя жизни. Пытался повеситься на поводе, но последний оказался слишком широким, бывший с ним всегда яд за несколько дней перед тем был вытряхнут денщиком, пришивавшим к халату пуговицы. В минуту пленения сунул руку за пазуху халата, где был яд, но такового не оказалось».

При ближайшем рассмотрении выясняется, что рассказ Унгерна в ряде пунктов принципиально не противоречит свидетельству Сундуй-гуна. Барону монголы могли сказать, что везут обратно в отряд, чтобы передать своим казакам и офицерам, – это все-таки оставляло ему какие-то шансы на жизнь, если бы удалось переубедить вчерашних соратников, тогда как у красных его ждала неминуемая смерть. Говорить, что везет его к красным, Сундуй-гун точно бы не стал. Но, скорее всего, монголы вообще ничего не сказали Унгерну о том, куда лежит их путь. Барон сам пришел к умозаключению, что они должны везти его обратно в отряд, и решил, что монголы сбились с дороги. А в действительности они с самого начала везли его к красным.

Немало очевидных фантазий есть в рассказе Унгерна о том, как он пытался совершить самоубийство, чтобы не попасть в плен к красным. Он никак не мог со связанными руками пытаться повеситься на поводе. Равным образом он никак не мог сунуть руку за пазуху при аресте, так как первое, что сделали монголы, это схватили его за руки. Скорее всего, этим рассказом Унгерн хотел несколько облагородить эпизод со своим пленением, в котором он, в общем-то, выглядел довольно жалко. А уж сказочка про денщика, будто бы случайно вытряхнувшего яд из халата, понадобилась только для того, чтобы объяснить, почему при аресте красноармейцы не нашли у него яда. И, конечно, красноармейцы не могли не обратить сразу же внимания на Унгерна – и не только потому, что он был связан. Ведь на халате у барона были русские генеральские погоны, а на груди – Георгиевский крест, и это не могло не броситься в глаза. Но все эти детали и нестыковки допрашивавших Унгерна следователей, как кажется, не заинтересовали. Он же придумал историю с неудавшимся самоубийством для того, чтобы лучше вписаться в свою последнюю роль: плененного рыцаря, презирающего смерть и своих противников.