Ататюрк. Особое предназначение

Влиятельные евреи из Нью-Йорка, Лондона и Берлина, могущественные финансисты из многих стран мира, известные масоны и даже члены некоторых европейских правительств просили помиловать Джавита.

Однако подобное заступничество делало его в глазах Кемаля еще опаснее, и он остался непреклонен.

— Правосудие, — заявил он в своем интервью французским журналистам, — иногда судит невиновных, однако История наказывает всегда виноватых. Эти люди хотели убить меня. Но не это самое главное. Я рисковал своей жизнью сотни раз на полях сражений и завтра снова буду рисковать ею, если в этом возникнет необходимость. Но они посягнули на будущее турецкого народа, и поэтому я не имею права на снисходительность…

Да и какую еще снисходительность мог проявить Кемаль к человеку, который во всеуслышание заявил на суде:

— Страна находится в очень тяжелом положении. Гнев нации постепенно поднимается против руководителя правительства, у которого, кроме амбиций и плохих способностей, больше ничего нет! Обвиняя нас в саботаже, правительство хочет спрятать истинные причины своего поражения. А они лежат в полной некомпетентности тех, кто нами правит, и в абсурдности программы, разработанной Гази. Никакие планы не будут реализованы по той простой причине, что они уже изначально нереальны! Кемаль-паша — великий полководец, и будет куда лучше, если он вернется в казарму и займется теми вопросами, которые хорошо знает! Господа, не будьте же соучастниками этого преступления!

Выслушавшие его «господа» и не подумали внимать этому призыву, и 26 августа Джавит и еще несколько человек были приговорены к смертной казни, а находившиеся в Европе Рауф и Рахми — к десяти годам тюремного заключения.

Понимал ли сам Кемаль, какую светлую голову он терял?

Конечно, понимал и даже собирался помиловать финансиста.

Но как только Рауф стал раздувать подхваченные за границей слухи о том, что весь этот процесс инсценирован им самим, Кемаль отказался от своего намерения.

— В таких обстоятельствах, — заявил он, — мое вмешательство только подтвердило бы высказанные всеми этими людьми предположения…

Можно ли верить в подобное откровение Кемаля?

Если и да, то, наверное, только в той степени, в какой вообще можно верить политикам.

Несомненно другое: Кемаль никогда до конца не верил юнионистам, чья все возрастающая активность была отмечена как внутри страны, так и за ее рубежами, и рано или поздно ему все равно пришлось бы разбираться с ними.

Он был политиком, а какой политик не воспользовался бы представленным ему шансом не только окончательно разгромить оппозицию, но и запугать всех недовольных.

Именно поэтому утверждение, что казненые явились той ценой, какую Турция заплатила за свое обновление, довольно часто повторялось турецкими политиками.

26 августа прокурор обвинил Джевада и остальных юнионистов в организации заговора в Измире.

Как это не покажется удивительным, но в качестве доказательств он привел их сношения с Энвером и собрание юнионистов у Джавита в феврале 1923 года.

И уже ничто: ни столь странная обоснованность обвинения, ни блестящая защита, ни даже вмешательство Ротшильдов и французского правительства не могло их спасти.

С непроницаемым лицом просмотрел Кемаль привезенные ему Лысым Али приговоры.

Среди приговоренных к смерти был и полковник Ариф, единственный человек в мире, которому Кемаль некогда открывал свою душу.

Ни один мускул не дрогнул на медальном лице Гази, когда он, положив сигарету в пепельницу, вместе с другими обвиняемыми подписал смертный приговор и своему бывшему товарищу.

Ровно в полночь приговореных к смерти вывели на тюремный двор, где стояли четыре виселицы.

Риза Нури горько усмехнулся.

— Большинство из уже казненных повинны во многих преступлениях, — громко произнес он, — но все они были совершены раньше, а сейчас всех их повесили ни за что!

Джавит насмешливо взглянул на него.

Наивный, он даже сейчас не понял того, что все его преступление заключалось только в том, что он пошел против Кемаля…

А в это самое время в Чанкайя звучала музыка и танцевали пары.

Мужчины были во фраках, женщины в вечерних платьях.

Кемаль принимал их в вестибюле в черном фраке с белой гарденией в петлице.

Два оркестра играли в ярко освещенных салонах.

Пышный стол ломился от напитков и яств. Шампанское лилось рекой.

Кемаль был настоящим королем бала и поразил всех пришедших к нему своим прекрасным настроением, в каком его давно уже не видели.

Он шутил и громко смеялся, что в последнее время с ним бывало довольно редко.

— Танцуйте, танцуйте все! — подбадривал он гостей. — Веселитесь! Прошу вас!

И пары крутились под звуки громкого джаза.

Становилось жарко.

Испарения потных тел, дыхание, наполненное винными парами, духи, смешанные с потом, — все это создавало удушливую атмосферу.

Но сквозь наполненные табачным дымом комнаты раздавался все тот же звенящий металлом голос:

— Танцуйте! Веселитесь! Прошу вас!

В половине первого к Кемалю подошел Лысый Али и доложил о том, что «все прошло без инцидентов».

Кемаль закурил сигарету и вышел на балкон.