Ататюрк. Особое предназначение

— Все мои деяния, — заявил он, — были продиктованы только одной страстью: сделать Турцию независимой и сильной. Для этого я прогнал всех врагов с ее территории, заключил почетный мир и разрушаю все, что мешает турецкому народу идти к будущему. Люди, которых казнили этой ночью, хотели мне помешать. Я поразил их и буду поступать каждый раз так же, когда мне будут мешать, пытаясь встать между народом и мной! Пусть об этом знают все. Турция — это я! Пытаться убить меня — значит пытаться убить Турцию! Благодаря мне она дышит, а я, благодаря ей, живу! Кровь пролилась. Это неизбежно, и революция, которая не орошается кровью, не является постоянной. Все остальное есть тлен и пыль! Я знаю многие нации. Я их видел на полях сражений, перед лицом смерти, когда характер человека предстает во всей своей наготе. И я вам клянусь, что духовная сила турецкого народа не уступит никакой другой в мире. Я веду мой народ за руку до той минуты, пока он сам не выберет по своей воле другого своего поводыря и руководителя. Только тогда моя миссия будет выполнена и я смогу уйти. Но не раньше…

Последние слова Кемаль произнес с особым выражением.

Когда он спускался с трибуны, депутаты проводили его шквалом аплодисментов и оваций, в которых слились восхищение и страх перед этим человеком.

В какой уже раз его мощная энергия подавила волю окружавших его людей.

Кемаля совсем не смущало то, что установленная им система напоминала диктатуру, сохранившую признаки парламентской демократии.

Чем-чем, а своей властью он не был намерен делиться ни с кем.

Не для того он ее завоевывал!

Республика была его детищем, и ее воспитание он не хотел доверить никому.

Да, он был беспощаден в своей борьбе с врагами, зато теперь никто не мешал ему исполнить свою мечту и вывести нацию из «мрака средневековья и возвысить ее до чистого света современности».

Геракл оказался способным не только расчистить авгиевы конюшни, но и создать на их месте светлое и чистое жилище.

По большому счету дело было даже не в его желании или нежелании устанавливать диктатуру.

Несмотря на все свои таланты и заслуги, Кемаль был не только выразителем определенного исторического времени, но и его заложником.

Турция являла собой редкий пример страны, где возглавившая борьбу крестьянства буржуазия сама смогла довести ее до победы над старым порядком.

Что было в значительной степени обусловлено слабостью пролетариата, отсутствием коммунистов, оставшимися не у дел стамбульскими компрадорами, а значит, и отсутствием в стране классовой борьбы.

А поскольку в эпоху глубокой социальной ломки буржуазное государство может быть организовано только в форме откровенной диктатуры, то преследовавшую свои цели буржуазию никогда не смущала ее природа.

Именно поэтому не имевшая противников турецкая буржуазия с такой охотой и восприняла руководство национально-освободительным движением не через партию, а через единоличную военную диктатуру.

Что бы там ни говорил сам Кемаль, опорой его власти была преданная ему армия.

Но его приход к власти был обусловлен не только ролью армии, но и политической незрелостью и экономической слабостью самой национальной буржуазии, как никогда нуждавшейся в своем защитнике.

И как почти всегда бывает в таких случаях, роль диктатора получил наиболее талантливый и популярный военачальник.

Но Турция и здесь имела свою специфику.

Кромвель и Наполеон пришли к власти на гребне реакции в условиях спада революционной борьбы.

К этому времени задачи революции были решены сокрушившей внутренних и внешних врагов мелкобуржуазной диктатурой.

И только потом на смену ей пришла крупная буржуазия.

Кемаль одержал победу в ходе войны за Независимость, и его диктатура органично вышла из национально-освободительной борьбы в стране, втянутой в систему капиталистических отношений.

Таким образом, Кемаль явился не только организатором революционной армии и революционной власти, но и вдохновителем экономической политики новой Турции.

И если бонапартизм являл собою власть, лавировавшую между классами, то в основе кемализма лежали исторические интересы турецкой национальной буржуазии и ее диктатуры через своего ставленника.

Именно поэтому путь Кемаля можно определить как путь революции в полуколониальной стране с неразвитой промышленностью, слабой дифференциацией классовых сил и незрелым пролетариатом.

По-настоящему турецкая буржуазия встала на ноги только во время Второй мировой войны.

Кемаль не дожил до того печального для него момента, когда он неизбежно превратился бы в преграду, стоявшую на пути окрепшей для самостоятельного волеизъявления национальной буржуазии.

Но пока она продолжала нуждаться в нем, как в своей единственной опоре и защитнике, ему нечего было опасаться.

Что бы там ни говорили, диктатура Кемаля являлась самой исторической необходимостью на определенном этапе исторического развития турецкого государства со всеми вытекавшими отсюда последствиями.

И именно с этой точки зрения лето 1926 года стало в значительной степени переломным моментом в жизни не только самого Кемаля, но и всей Турции.