Atem. Том 1

Проработав над песней до трёх утра, Ксавьер и я поставили наш личный рекорд по скорости сведения трека. Что же касается акустических версий — их я пообещал доделать на неделе. С ними возиться в разы меньше. Главное — съёмки клипа группы состоятся, и моя совесть чиста перед собой и парнями. Довольные музыканты, сами уже едва держась на ногах, уехали в хостел. Мы же вырубились прямо перед мониторами на диванах. А в семь часов нас разбудил будильник Ксавьера, который он забыл перевести. И тогда мы поплелись наверх — в дом, поспать ещё пару часов там, до прихода школьников. Но стоило выйти на укрытую снегом и освежающей прохладой улочку — сон как рукой сняло. Выпив по чашке кофе с тостами и переодевшись, мы направились в ближайший тренажёрный зал. Мне нужно готовиться к завтрашним съёмкам, Ксавьеру — восстанавливать форму к предстоящему пятничному матчу. Вместе с тем, я ещё решил убить двух зайцев разом: с трудом растолкав Эли, вдвое больше усилий пришлось приложить, чтобы объяснить, куда я еду и почему мне нужны ключи от её квартиры. Вчера мы должны были забрать вещи, что она собрала в дорогу, но звонок Тони перевернул все планы с ног на голову.

Странная старушка — эта фрау Рубинштейн. Совсем недавно она пригрожала мне тростью, а сейчас, пока я ковыряюсь тут с замком, вдруг приветливо здоровается, заводит разговор о погоде и даже не интересуется, почему я пытаюсь попасть в квартиру Эли. Вот дверь поддаётся, и я оказываюсь внутри. Маленькая дорожная сумка стоит в точности там, где Эли и сказала — у тумбы в прихожей. Но дальше мне не удаётся ускользнуть так же просто, как я и проник. Фрау Рубинштейн, вытягивая шею, посматривает из-за своей двери, чем я всё же занимаюсь в чужой квартире, и, замечая в моей руке сумку, начинает дотошно расспрашивать, куда мы едем и едем ли, и помнит ли Дэниэль, что в обед у неё французский с герром Краусом. Я лаконично и максимально исчерпывающе отвечаю на её вопросы, но на каждый мой ответ у неё уже готов новый вопрос. Грубить ей совсем не хочется, и я начинаю периодически посматривать на часы — половина десятого. Старушка понимает намёк и, извиняясь, скрывается за своей скрипучей дверью.

По пути домой я всё размышляю, как поступить с Тони. Ксавьер советовал не нянчиться с ним — уволить. «Однажды вставивший нож в спину и прощённый, в другой раз не побоится вставить нож в грудь», — его кодекс взаимоотношений, с которым я на все сто согласен. Но я знаю Тони столько, сколько живу в этом районе — почти восемь лет. Он неплохой малый, даже вон записал вчерашних ребят как надо. Не хочу рубить с плеча, стоит поговорить с ним, как знать, на что ему могли понадобиться деньги.

Подъезжаю к дому — дверь в студию открыта — он внутри. Виновато прячет лицо за монитором.

— Ребятня ещё не пришла? — весело спрашиваю я, давая ему понять о своих обдуманных «думах», чтобы он не напрягался так, словно перед казнью.

— Нет, — настороженно поглядывает он на меня со своей лавки подсудимых.

— Ну, позовёшь тогда, — киваю ему и выхожу из комнаты.

Не успел я зайти в дом, как запах чего-то вкусного, вырывающийся из кухонного окна, мгновенно подогрел проснувшийся аппетит. Этим хмурым снежным утром вместо меня у плиты стояла Эли, готовила блинчики, пританцовывая и подпевая вырывающемуся из радио голосу. Этот её образ навсегда впечатается в мою память несмываемым чернильным пятном. Очевидно, она провела рейд по моей разбросанной по всей ванной одежде. Надев на себя мои любимые чёрные спортивные штаны и старую весьма растянутую тельняшку, она умудрилась выглядеть так, словно это и были её вещи, а излишняя мешковатость — это так задумано. На голове — два каких-то хитрозакрученных и всё равно растрёпанных то ли рожка, то ли… нет, это явно что-то, не поддающееся описанию, и это «что-то» было подколото китайскими палочками! Господи, откуда они только взялись в моём доме? Я не понимал слов песни, потому что они были на французском языке, я не понимал, на какую радиоволну был вообще настроен приёмник (определённо какое-то ретро), такое чувство, будто я очутился в чьей-то кухне в Париже. Но вот заиграл припев, и я поперхнулся от смеха, когда Эли невероятно одушевлённо пропела: «Stéphanie муа-же-вуа (что-то смутно похожее на это) comme авю d’Alcatraz».

— Так вот как бы меня звали, будь я французской куртизанкой! — не удержался я и выдал своё присутствие.

— Mon dieu! — вскрикнула она, выронив лопаточку и схватившись за сердце. — И долго ты там стоял?

— Достаточно, чтобы признать — на тебе моя одежда смотрится лучше. Но всё же придётся снять, знаешь… — Во второй раз выронила она лопаточку, чертыхнувшись.

— Будешь блинчики? — суетясь перед раковиной, спросила, сдув с лица назойливую прядку. Я лишь улыбнулся, поймав её серьёзный взгляд, и уселся за столом.

Я бы не отказался, чтобы каждый завтрак начинался вот так: с французских crêpes, забавных мелодий восьмидесятых и Эли в моей одежде, рассказывающей о том, как Коко Шанель роясь в гардеробах своих любовников (мой официальный статус?), подарила миру самый изысканный стиль.