Атлас. Личная библиотека

По этой лестнице мне доводилось подниматься бесчисленное количество раз; наверху меня ждал Ксуль Солар. В этом высокого роста скуластом и улыбчивом человеке прусская, славянская и скандинавская кровь смешалась с кровью ломбардцев и латинян: его отец, Шульц, был из Балтии, а мать – из северной Италии. Однако более существенно другое смешение: языков, религий и, по всей видимости, всех звезд во Вселенной, поскольку был он астрологом. Люди, особенно в Буэнос-Айресе, живут, безропотно принимая то, что они называют реальностью; Ксуль же, напротив, жил преобразованием и переделыванием всего на свете. Он изобрел два языка; один, креольский, был по существу кастильским, обогащенным неожиданными неологизмами и чуть менее неуклюжим. Слово «игрушка» приобретало значение «гнилой груши»; ему нравилось говорить, например, «целлуются» и «полюбливаются»; он также употреблял слово «бесчувствоваться», а в разговоре с одной ошеломленной аргентинской дамой как-то бросил: «Мне нравится Лао», – и добавил: «Как? Разве вы не знаваете, кто такой Лао-цзы?» Другой язык был панъязыком, основанным на астрологии. Он также изобрел игру игр, разновидность сложных двенадцатеричных шахмат, в которую следовало играть на доске, состоящей из ста сорока четырех квадратов. Однако всякий раз, объясняя мне принципы игры, он чувствовал, что она выходит слишком элементарной, и усложнял правила еще сильнее, поэтому я так никогда и не научился в нее играть. Мы вместе читали Уильяма Блейка, особенно «Пророческие книги». Он старался разъяснить мне Блейковскую мифологию, но я не всегда соглашался с его трактовками. Он восхищался Тёрнером и Паулем Клее, а в 1920-е годы имел наглость не восторгаться работами Пикассо. Я подозреваю, что поэзию он чувствовал хуже, чем язык, но важнее всего для него были живопись и музыка. Он построил полукруглое пианино. Для него не имели значения ни деньги, ни успех; он жил подобно Блейку или Сведенборгу – в мире духа. Он исповедовал политеизм; одного Бога ему было мало. В Ватикане он восхищался могущественной римской организацией с филиалами практически во всех городах, что можно отыскать в атласе. Я не знал более разнообразной и восхитительной библиотеки, чем была у Ксуля Солара. Он познакомил меня с «Историей философии» Дойссена, которая, в отличие от других, начинается не с Греции, а с Индии и Китая и в которой есть глава, посвященная Гильгамешу. Он умер на острове в архипелаге Эль-Тигре.

Он сказал жене, что, пока она будет держать его за руку, он не умрет. Как-то ночью ей пришлось ненадолго отлучиться и, когда она вернулась, Ксуль был уже мертв.

Каждый выдающийся человек рискует быть запечатленным в анекдотах; теперь я помогаю свершиться неизбежному.

Пустыня

Перевод Б. Дубина

В трех-четырех сотнях метров от пирамиды я наклонился, набрал горсть песка, через несколько шагов молча высыпал его на землю и чуть слышно произнес: «Я изменил Сахару». Случившееся было ничтожно, но бесхитростные слова говорили правду, и я подумал: для того чтобы их произнести, понадобилась вся жизнь. Память о той минуте – среди самых важных вещей, которые я вывез из Египта.

22 августа 1983 года

Перевод Б. Ковалева

Брэдли полагал, что настоящий момент есть тот, в котором текущее к нам будущее распадается на прошлое. Иными словами, бытие перестает существовать или, как об этом не без некоторой меланхолии сказал Буало:

Le moment où je parle est
déjà loin de moi[16]

.

Как бы то ни было, преддверие чего-либо или свежее ощутимое воспоминание более реальны, чем эфемерное настоящее. Преддверие поездки – одна из ценнейших ее частей. И хотя наше путешествие в Европу началось на самом деле позавчера, 22 августа, его предвосхитил ужин, который состоялся восемнадцатого числа. В одном японском ресторане встретились Мария Кодама, Альберто Хирри, Энрике Пеццони и я. Еда представляла собой антологию всех мимолетных вкусов, пришедших к нам с Востока. Путешествие, казавшееся нам таким близким, уже почти началось – с беседы и шампанского, которого мы не заказывали, его нам предложила хозяйка заведения. Своеобразия этому и без того необычному для меня японскому местечку на улице Пьедад в тот вечер придавала и музыка оживленного хора голосов: какие-то люди приехали из Нары или из Камакуры, чтобы отпраздновать день рождения. Мы одновременно пребывали и в Буэнос-Айресе, и на ближайшем этапе путешествия, и в Японии, которую мы и помнили, и предчувствовали. Этот вечер мне не забыть.

Штауббах

Перевод Б. Дубина