Атлас. Личная библиотека

Перед путешествием мы, закрыв глаза и соединив руки, наудачу открывали атлас и позволяли подушечкам наших пальцев угадывать невозможное: шероховатость гор, гладкость моря, волшебную защиту островов. Реальность оказывалась палимпсестом литературы, искусства и воспоминаний из детства, объединенных нашим общим одиночеством.

Рим для меня становился вашим голосом, декламирующим «Элегии» Гёте, а Венеция для вас – тем, что я пересказывала вам однажды вечером, на концерте в соборе Святого Марка. Париж – это вы, упрямый ребенок, запертый в гостинице и поедающий шоколад над романом Гюго, это ваш способ открывать для меня этот город и наши слезы, когда я подняла голову на лестнице Лувра и увидела Нику Самофракийскую – ту самую статую, по которой отец учил меня постигать красоту. И тогда красота сделалась воплощенной гармонией, обретением невозможного, морским бризом, навеки пойманным в складках туники. Пустыня была сражением при Омдурмане, и Лоуренсом Аравийским, и музыкой тишины – до той самой ночи рядом с пирамидами, когда вы подарили мне империю слов, «преобразили пустыню» и открыли мне, что луна – это мое зеркало.

Время прогибалось для нас и давало защиту, мы входили в него, как наши коты, О́дин и Беппо, залезали в корзины и шкафы, – с той же невинностью, с тем же жадным любопытством к открытию тайн.

Теперь я здесь, и я творю время по ту сторону того времени, где вы путешествуете среди созвездий и обучаетесь языку Вселенной, где вы уже узнали, насколько яркими, добела раскаленными могут быть поэзия, красота и любовь. А я тем временем прилежно пересматриваю дни, страны, встречи, с каждым мгновением приближаясь к вам – пока не исполнится все то, чему необходимо исполниться для нового соединения наших рук. Когда это случится, мы снова будем Паоло и Франческой, Хенгистом и Хорсой, Ульрикой и Хавьером Отаролой, Борхесом и Марией, Просперо и Ариэлем, бесповоротно вместе, единой вспышкой света в вечности.

Дорогой Борхес, да пребудут с вами мир и моя любовь. До встречи.

М. К.

Личная библиотека

Предисловие

Перевод Б. Дубина

Год за годом наша память создает разнородную библиотеку из книг или отдельных страниц, чтение которых делало нас счастливыми и радость от которых нам было бы приятно разделить с другими. Тексты в такой личной библиотеке не обязательно самые известные. И это понятно. Ведь профессоров литературы – а кто, как не они, создает известность? – куда меньше занимает красота, чем превратности моды и даты литературной истории вкупе с пространным анализом книг, которые, кажется, и писались для подобного анализа, а не для читательского удовольствия.

Напротив, задача библиотечки, для которой я пишу предисловия и очертания которой уже смутно различаю, – быть источником этого удовольствия. В отборе книг я не ограничивался своими литературными привычками, определенной традицией, определенной школой, какой-то страной или эпохой. «Иные гордятся каждой написанной книгой, я – любою прочтенной», – написал я однажды. Хороший ли я писатель, не знаю; но читатель, смею думать, неплохой и, уж во всяком случае, чуткий и благодарный. Мне хотелось, чтобы эта библиотека была такой же разнообразной, как неутолимая любознательность, которая подталкивала и по-прежнему подталкивает меня углубляться в различные языки и разные литературы. Я знаю, роман – жанр не менее искусственный, чем аллегория или опера, но включаю сюда и романы, ведь они тоже вошли в мою жизнь. Повторюсь: эта серия разнородных книг – библиотека симпатий.

Мы с Марией Кодамой объехали земной шар по суше и по морю. Были в Техасе и Японии, в Женеве и Фивах. А теперь, чтобы собрать воедино все тексты, которые были важными для нас, обходим дворцы и галереи памяти, как писал Святой Августин.

Книга – вещь среди других вещей, том, затерянный среди других томов, наполняющих равнодушный мир, пока не нашелся ее читатель, человек, которому предназначены ее символы. Из этой встречи и рождается неповторимое чувство, называемое красотой, чудесная тайна, расшифровать которую не под силу ни психологии, ни риторике. «Роза цветет безо всякого почему», – сказал Ангелус Силезиус, а Уистлер через несколько веков заявил: «Искусство существует – и всё».

Пусть же эта книга дождется своего читателя.

Х. Л. Б.

Хулио Еортасар «Рассказы»

Перевод Б. Дубина

В сороковых годах я был секретарем редакции в одном достаточно неизвестном литературном журнале. Как-то раз, в обыкновенный день, рослый молодой человек, лицо которого я не могу сейчас восстановить в памяти, принес рукопись рассказа. Я попросил его зайти через две недели и пообещал высказать свое мнение. Он вернулся через неделю. Я сказал, что рассказ мне понравился и уже поставлен в номер. Вскоре Хулио Кортасар увидел свой «Захваченный дом» напечатанным с двумя карандашными рисунками Норы Борхес. Прошли годы, и однажды вечером, в Париже, он сказал мне, что это была его первая публикация. Я горжусь, что помог ей появиться на свет.