Атлас. Личная библиотека

Темой того рассказа был постепенный захват дома чьим-то невидимым присутствием. В последующих вещах Кортасар брался за нее не так прямо и поэтому более результативно.

Прочитав роман «Грозовой перевал», Данте Габриэль Россетти написал другу: «Действие происходит в аду, но места, неизвестно почему, носят английские названия». То же самое у Кортасара. Его герои – самые обычные люди. Их связывает рутина случайных привязанностей и столь же случайных размолвок. Обстановка – марки сигарет, витрины, прилавки, бутылки виски, аптеки, аэропорты и перроны – тоже самая обычная. Тут читают газеты и слушают радио. Топография – то буэнос-айресская, то парижская, и сначала может показаться, будто речь идет о простой хронике. Но мало-помалу понимаешь, что это не так. Рассказчик умело втягивает нас в свой чудовищный мир, где счастливых нет. Этот мир проницаем, сознание человека может здесь вселиться в животное и наоборот. Кроме того, автор играет с материей, из которой сотканы мы все: я говорю о времени. В некоторых рассказах две временные цепочки сплетаются или подменяют друг друга.

Стиль кажется небрежным, но каждое слово взвешено. Передать сюжет кортасаровской новеллы невозможно: в каждой из них свои слова стоят на своем месте. Пробуя их пересказать, убеждаешься, что упустил главное.

«Апокрифические Евангелия»

Перевод Б. Дубина

Читая эту книгу, мы чудом возвращаемся к первым векам нашей эры, когда религия воплощала страсть. Догматы Церкви и рассуждения богословов последовали потом; вначале самой важной была новость, что Сын Божий тридцать три года существовал в образе человека – подвергнутого бичеванию и распятию человека, чья смерть искупила грехи всех потомков Адама. Среди книг, несших эту новость, были и апокрифические Евангелия. Сегодня слово «апокрифический» обозначает «поддельный» или «ложный», хотя первое его значение – «тайный». Апокрифические тексты охранялись от непосвященных, читать их дозволялось лишь избранным.

Независимо от нашего маловерия, Христос – самый живой образ в памяти человечества. Свое учение, сегодня охватившее планету, ему довелось проповедовать в глухой провинции. Двенадцать его апостолов были людьми неграмотными и бедными. За исключением нескольких начертанных на земле и тут же стертых слов, он ничего не написал. (Пифагор и Будда тоже излагали свое учение вслух.) Доказательствами он не пользовался, естественной формой его мысли служила метафора. Осуждая пышную тщету погребений, он говорил, что мертвецов хоронят такие же мертвецы. Осуждая лицемерие фарисеев – что они похожи на раскрашенные гробы. Он умер молодым на кресте, который в те времена был виселицей, а теперь стал символом. Не подозревая о его беспредельном будущем, Тацит бегло сообщает о нем и именует Хрестом. Никто до такой степени не повлиял и не влияет сегодня на ход истории.

Эта книга не противоречит каноническим Евангелиям. Она лишь рассказывает ту же биографию с непривычными вариациями. Повествует о неожиданных чудесах. Так, она сообщает, что пятилетним мальчиком Иисус слепил из дорожной глины птиц и те, к изумлению его приятелей по играм, вдруг взлетели и, распевая, исчезли в небе. Приписываются ему и жестокие чудеса, на которые способен всемогущий ребенок, еще не наученный разуму. В Ветхом Завете ад (Шеол) – это могила; в терцинах «Божественной комедии» – разветвленная система подземных темниц с точнейшей топографией; в этой книге так зовут героя, который ведет спор с самим Князем Тьмы, Сатаной, и славит Господа.

Вместе с каноническими книгами Нового Завета эти забытые на много веков и воскрешенные сегодня апокрифы – самые древние орудия христианской веры.

Франц Кафка «Америка. Рассказы»

Перевод Б. Дубина

1883 и 1924. Между двумя этими датами располагается жизнь Франца Кафки. Как известно, в нее входят события поистине прославленные: мировая война, вторжение немецких армий в Бельгию, поражения и победы, континентальная блокада силами британского флота, годы голода, русская революция, бывшая благородной надеждой, а ставшая продолжением царизма, крах и распад, Брест-Литовский мир и Версальский мир, давший начало следующей войне. Входят в нее и более скромные события, отмеченные в биографии Макса Брода: разлад с отцом, одиночество, учеба на юриста, часы, проведенные в конторе, нескончаемые черновики, туберкулез. А кроме того, беспредельные барочные приключения тогдашней литературы: немецкий экспрессионизм, словесные подвиги Иоганнеса Бехера, Йейтса, Джеймса Джойса.

Судьба Кафки состояла в том, чтобы случайности и смерти претворять в притчи. Гнуснейшие кошмары он излагал прозрачнейшим языком. Не зря он читал Библию и поклонялся Флоберу, Гёте и Свифту. Он был евреем, но слово «еврей», насколько помню, в его сочинениях не встречается. Они вневременны, может быть, вечны.

Кафка – один из классических писателей нашего мучительного и необычайного столетия.