Атлас. Личная библиотека

Среди новелл этой книги нет, по-моему, ни одной, которая не была бы маленьким и абсолютным шедевром. Ранние на вид бесхитростны, поздние явно сложны и многозначны. Ни те ни другие не лучше, они разные. «Ворота Ста Печалей», относящиеся к юности Киплинга, ничем не уступают поразительной истории о римском солдате, который, сам того не ведая и не желая, превращается в Христа. В любой из них автор с изощренным простодушием рассказывает сюжет, как будто совершенно его не понимая, и прибавляет расхожие соображения, вызывающие несогласие читателя.

Истинный масштаб Киплинга заслонили неблагоприятные обстоятельства. Он открыл Британскую Империю непохожей на нее, а отчасти и враждебной ей стране – Англии. Социалисты Уэллс и Шоу в некотором ошеломлении поглядывали на неизвестно откуда взявшегося юнца, который навязывал им непонятный Индостан и проповедовал, будто Империя есть долг и бремя белого человека. К несчастью, даже они впали в ошибку, судя этого одареннейшего человека по его политическим высказываниям. Их дурной пример породил множество последователей; понятие ангажированной литературы стало расхожим.

Редьярд Киплинг родился в Бомбее, которому с изяществом посвятил свою первую книгу стихов «The Seven Seas»[63]. Хинди он узнал раньше, чем английский, и до последнего дня сохранил способность думать на двух языках. Один сикх говорил мне, что рассказ «Война сахибов» явно написан на местном наречии, а потом переведен на английский. Киплинг всегда исповедовал культ Франции, которая и вспоминает его сегодня с куда большей привязанностью, чем родная Англия. В школе его заставили учить латынь. Сначала он возненавидел Горация, которого должен был зубрить наизусть; через много лет Гораций помог ему переносить долгие бессонные ночи. Окруженный славой, Киплинг оставался человеком закрытым и одиноким. Его автобиография «Something of Myself»[64] точно соответствует своему заглавию: нам и впрямь рассказывают лишь кое-что, в общем немного. Мы не найдем у него признаний, которые так зачаровывают психоаналитиков; эта сдержанность уклончивого человека делает его намного понятней. Старший сын Киплинга погиб в Первую мировую. Он был одним из ста тысяч добровольцев, отправленных Англией во Францию. Киплинг оплакал его смерть в тексте, действие которого перенесено в Древний Рим. Столь обширное наследие, как киплинговское, предполагает множество радостей и бед, о которых мы никогда не узнаем и не должны знать.

Киплинг, как и Гюго, прекрасно рисовал; среди доказательств этого – иллюстрации китайской тушью к «Just so stories»[65].

Джордж Мур сказал, что Киплинг – единственный из английских авторов после Шекспира, который использовал весь словарь целиком. Этим словесным богатством он сумел распорядиться без педантства. Каждая его строка взвешена и отделана с неторопливой тщательностью. Вначале его темами были море, звери, авантюристы и солдаты; в конце – болезни и возмездие.

Киплинг умер в 1936 году после повторной операции раковой опухоли. Одним из его последних стихотворений стал «Гимн физической боли», «дающей душе забыть обо всех других преисподних».

За долгие годы моей долгой жизни я, наверное, сотни раз читал и перечитывал рассказы, составившие эту книгу.

Уильям Бекфорд «Ватек»

Перевод Б. Ковалева

Сны, составляющие значительную часть нашей жизни, были тщательно изучены от Артемидора до Юнга; чего нельзя сказать о кошмаре, тигре этого жанра. Смутный пепел забвения и памяти, ночной сон есть то, что оставил после себя минувший день; кошмар же предлагает нам неповторимый, совершенно чуждый обычному забытью вкус. И в некоторых произведениях искусства мы его безошибочно опознаем. Я имею в виду высокий замок, «семь раз обвитый стройными стенами»[66] из четвертой песни «Ада», «Темницы» Пиранези, некоторые страницы Де Куинси, Мэй Синклер и «Ватека» Бекфорда.