Аукцион

— Вообще-то я Джозеф. Папа был Леоном, на старости лет стал Левисом, так что называйте меня Иосиф Львович. Очень просто и почти по-русски. Иосиф Львович Розен, Рознятовски — по-польски, но американцы с трудом произносят наши славянские имена... Розен — так им проще, — представился маленький пепельнолицый человек в дымчатых очках с очень тонкими руками и совершенно крошечными ножками, обутыми в остроносые туфли крокодиловой кожи. — Давайте вместе пообедаем? Я бы с радостью пригласил вас в «Сакуру»...

— Вы меня в Панаме пригласите, — ответил Степанов.» — Здесь я хозяин. Так что кормить я буду, и не в «Сакуре», а в «Национале», там отменная русская кухня, едем...

— Да, но у меня назначена встреча в «Станкоэкспорте» с моим русским директором! Точнее говоря, содиректором, ведь наша компания смешанная...

— О чем разговор, приглашайте содиректора, — Степанов кивнул на телефон, стоявший на стойке у администратора отеля, в котором жил Розен.

— Но ведь это служебный, — так же вкрадчиво проговорил Розен, — неудобно...

— Вы чего такой осторожный? — улыбнулся Степанов, обернулся к администратору, представился (вообще-то не любил, нескромно это, но еще обидней, если обхамят при американце), спросил разрешения позвонить; администратор — видимо, из отставников — разрешил, осведомившись при этом, над чем сейчас работает Степанов, есть ли какие трудности, что нового следует ждать в журналах (говорил рублено, командно, будучи, вероятно, уверенным в том, что Розен — тоже русский, говорит без акцента, только голову то и дело втягивает, совсем как черепаха, и лицо то каменеет, то расходится в улыбке).

Уже в машине Розен сказал, что его содиректора зовут Паша Алексеев, великолепный инженер, очень скромный человек, прекрасно говорит по-испански и по-английски, совсем молод, а жена — сплошное очарование, нет слов.

«Сплошное очарование», — отметил Степанов, — первое не русское, что в нем появилось; плохое подражание Бабелю, а у того русский язык был точеным, поразительным, пожалуй».

Паша понравился Степанову сразу же, потому что он и представился легко — зовите меня Пашей, я молодой, еще набудусь Павлом Ивановичем, — и улыбка у него была застенчивая, и слушал он доброжелательно: иные молодые ныне приписали себя ж критическим ниспровергателям, полны снисходительного юмора и скептической грусти; смешно это, поскольку возрастные границы мира сдвинулись, и если раньше про двадцатишестилетнюю красавицу Пушкин писал, что, мол, стара уже, то сейчас пятидесятилетние женщины напропалую крутят романы, а шестьдесят лет для мужчины считается — часто по праву — временем расцвета.

— Что будем есть? — спросил Степанов, когда они устроились на втором этаже «Националя»; вид на Манеж сказочен, день весенний, капель, красотища, в такие дни не страшно ощущать возраст и, хоть нет уже радостного предчувствия того, что все еще впереди, стоит только повернуть в переулок, как сразу же встретишь самую прекрасную женщину, о которой мечтал всю жизнь, или махнешь на Мещеру, к безногому егерю Анатолию Ивановичу, как же давно это было, а в общем-то, совсем недавно, сколько всего переменялось с тех пор, бог ты мой!

— Я бы съел суп, — тихо сказал Розен; он вообще говорил очень тихо, и Степанову Приходилось все время напрягаться, чтобы понимать его, порою читал, как глухой, по его губам; контузило-то меня, вдруг подумал Степанов, от бомбы, которую грохнули в Лаосе нынешние сограждане Розена, очень жестоко бомбили мирных жителей, вот уж воистину терроризм в чистом виде. — И хорошо бы котлету.

— У вас в памяти отложилось шахтерское меню, — заметил Степанов. — Здесь выбор разнообразнее. Рекомендую рыбную солянку, это здорово. А заключим пиршество рыбой по-монастырски...

— По-московски, — поправил официант. — Вы употребляете старорежимное выражение, Дмитрий Юрьевич...

— Пятнадцать лет назад режим был прежним; тогда ведь переименовали, — в тон ему ответил Степанов и посмотрел на Розена и Пашу. — Хотите внести коррективы?

— Если можно, я выпил бы бутылку пива, — сказал Розен.

— Чешского нет, — ответил официант, — только «Жигулевское».

— Так мне оно нравится! — Розен даже вскинул маленькие свои ручки. — Особенно если пенное...

— Образцово-показательный американец, — заметил Степанов, — провести бы вас в государственные секретари, а? Ей-богу, сразу все спорные вопросы решили бы...

— Не тяните меня в политику, — попросил Розен, — я торговец, чем и горжусь, а продаю я не что-нибудь, а ваши прекрасные станки, и очень неплохо это делаю, правда, Паша?

— Да, бизнес идет нормально, — ответил Паша, и стало ясно, что молодой содиректор к числу краснобаев не относится. — Вы лучше расскажите Дмитрию Юрьевичу про свою идею, — сказал он, — тогда дело пойдет легче.

— У меня нет никакой идеи! Просто я обмолвился, что было бы неплохо, напиши кто-нибудь в Советском Союзе про то, как работает наша фирма, про наши успехи и трудности...