Аукцион

— Как его зовут? — спросил Степанов.

— Лорд Гарднер.

— Он жив?

Ростопчин пожал плечами.

— Какое это имеет значение, Митя? Как страшно то, что рассказывает Иван Ефимович...

Грешев усмехнулся.

— Дальше будет страшнее... Итак, лорд Гарднер задает вопрос свидетельнице Лорске: «Вы сказали, что звали людей, которые не выполняли приказы нацистов. Можете назвать имена?» — «Во первых, доктор Хаутвал. Во-вторых, множество тех, кто формально не отказывался, но люди делали все возможное, чтобы саботировать приказы нацистов и хоть как-то, хоть чем-то облегчить участь своих братьев, заключенных... Если пациент отказывается от операции, делать ее нельзя, это нарушение клятвы Гиппократа». — «Если бы вам приказали провести экспериментальную операцию на здоровом человеке, вы бы согласились?» Лорска: «В первые дни моего заключения в десятом блоке ночью я поговорила с доктором Хаутвал. Она объяснила мне, какие операции проводят нацистские врачи и те, кто им служит. Сказала, что так или иначе мы живыми из лагеря не выйдем, нам не позволят остаться живыми, потому что мы слишком много знаем... Поэтому, сказала доктор Хаутвал, то время, которое нам отпущено для жизни, надо жить так, как полагается людям. Я никогда, до последнего моего вздоха не забуду этих слов: „Надо жить так, как должны жить люди“». Судья: «Человек остается человеком, он не свят. Я хочу, чтобы присяжные точнее поняли смысл вашей фразы: жить, как полагается жить людям. Если бы генерал СС, доктор, профессор Глауберг сказал вам: «Завтра утром вы будете проводить со мной операцию на греческой девочке», — вы бы отказались?» — «Я бы покончила с собой». — «А если бы вам не позволили покончить с собой? Что бы вас ожидало в случае отказа повиноваться?» — «Видимо, я была бы направлена в команду тяжелых работ». — «Ничего, кроме этого?» — удивился судья. «Думаю, нет», — ответила доктор Лорска; ответила честно, — вздохнул Грешев, — достойный человек, она наивно полагала, будто лондонские судьи и присяжные знают, что такое «команда тяжелых работ». Та же казнь, только более мучительная: избиения, голод, тяжкое умирание на нарах в течение двух-трех недель...

— Ну и чем кончился процесс? — спросил Ростопчин. — Сколько лет дали этому самому Дерингу?

— Его не осудили... Наоборот, писатель и его издатели были принуждены внести один пенс компенсации за «клевету»... На врача-изувера... Свидетели, которые показывали против него? Они «подвержены эмоциям», и потом разве они могут помнить все, что было тридцать лет назад?! А Деринг был заключенным, он выполнял приказ. Вас, милостивый государь, если вы решитесь на скандал, — Грешев посмотрел на Степанова, — станут спрашивать в суде, видели ли вы лично картину Врубеля в украинском музее. Должны ли вы выполнять все предписания московских властей? Если вы не видели эту картину, то готовы ли показать под присягой, что к продаже выставлена именно та, краденая? По поводу номера, проставленного людьми Розенберга на картине — если он давно уже не выведен с полотна химическим, способом, — представьте свидетелей! Их проезд и проживание в Лондоне — за ваш счет. Слушание дела — не менее недели... Количество свидетелей — не менее пяти... И пусть все они под присягой подтвердят, что воровали Врубеля по приказу Розенберга, подтвердят, что сами упаковывали картину и сами прятали ее в рейхе... Чушь собачья... Посадят вас в тюрьму за долги, вы же не сможете уплатить штраф фирме «Сотби», вы ведь на них думаете поднять голос...

— Мы делаем не то, господа, — задумчиво сказал Ростопчин. — Впадаем в родной российский транс, взгляд в нечто, никаких толковых предложений. Я задаю только один вопрос: кому было выгодно рассорить нас с профессором Золле? Кому было выгодно поставить моего сына в безвыходное положение и лишить меня тех денег, которые я выложил для аукциона? Кто не позволил мистеру Розену войти в наше предприятие? Кому нужно следить за нами? Без того, чтобы ответить на эти вопросы, мы безоружны, я обнажил проблемы, собрать их воедино не умею, думайте...

— Я могу позвонить в Нью-Йорк Харрисону, — предложил Степанов. — Он могущественный журналист, его знают повсюду...

— А чем он нам поможет? — спросил Ростопчин. — Чем?

— Даст людей из здешних газет, те придут на аукцион. Если ситуация предскандальная, то в наших интересах довести ее до полного скандала, — сказал Степанов.

Грешев вздохнул.

— Здесь скандалы умеют вовремя гасить. Идеально было бы загодя выяснить, милостивые государи, кто будет завтра биться за Врубеля. Отсюда можно начинать отсчет тех шагов, которые следует предпринять. Однако же, возможно, звонок мистеру Харрисону не помешает, если только он решит помочь вам, а не отойдет в сторону. Я согласен с князем: дело далеко не простое, отнюдь не простое...

— Поздно звонить Харрисону, — заметил Ростопчин.

Степанов посмотрел на часы.

— Это в Англии не звонят после десяти, шокинг, а в Штатах сейчас только-только кончилось время ланча.