...Харрисон — был в редакции, удивился звонку Степанова; рад слышать тебя, что нового; у меня все нормально, если не считать того, что старею; бег трусцой не помогает; ну, давай, я весь внимание; не перебил ни разу; долго молчал после того, как Степанов рассказал все, попросил обождать; возьму старые записные книжки и закурю сигарету; записывай; Боб Врэшли, очень сильный обозреватель, не зашоренный, говори с ним откровенно; нет, можно позвонить даже ночью, он богемный парень; попробую сейчас связаться со стариками в газетах, возможно, они пришлют своих репортеров в «Сотби» и на твое послезавтрашнее шоу в театре, об этом стоит написать, паблисити поможет тебе и в деле с Врубелем; созвонимся завтра вечером, оставь свой телефон, расскажешь, что происходит, дай мне время подумать, о’кэй?
Степанов положил трубку, посмотрел на Ростопчина; перевел взгляд на Грешева; тот сказал, что Боб Врэшли — серьезный человек, к его слову прислушиваются, и как раз в это время раздался телефонный звонок; Грешев вздрогнул, и Степанов заметил, как в глазах старика мелькнул испуг.
— Слушаю, — сказал Грешев, сняв трубку. — Да, это я.
Фол говорил медленно, тяжелыми короткими фразами:
— Иван Ефимович, это Вакс... Вы вправе рассказывать своим соплеменникам все что угодно. Но, я полагаю, в ваших интересах не обсуждать нашу с вами беседу. Я очень надеюсь на ваше благоразумие. Дело обстоит серьезнее, чем вы думаете. Последствия могут быть самыми неожиданными. Или вы уже рассказали им о моем к вам визите?
— Нет, — ответил Грешев. — Но сейчас скажу.