Аукцион

— Родная, ты меня спутала со своим вторым мужем. Я всегда ел омлет. Ты завтракала обычно позже меня и поэтому не можешь помнить, что я ненавижу желтки. Только омлет. Закажи мне два стакана ледяного лимонного сока.

— Непременно, милый. Что еще?

— А еще две сосиски, — сказал Ростопчин. — Есть такое русское выражение «гулять — так гулять». Помнишь, я пытался учить тебя моему родному языку?

— Ты по-прежнему убежден, что твой родной язык — русский? — улыбнулась Софи. — Как странно. Я жду тебя в кафе, милый. Я могу сделать заказ на твой номер?

Ростопчин пустил холодную воду, стал под душ и начал растирать себя жесткой щеткой (возил с собою постоянно); когда почувствовал, что вода сделалась обжигающе холодной, пустил горячую; потом снова холодную; массаж сосудов; голова постепенно становилась светлее; обрывки мыслей, слов, воспоминаний уходили; в висках замолотило: «Почему она пришла сюда? Как узнала, что я здесь? Хотя я всегда живу в «Кларидже», когда приезжаю в Лондон, но она пришла сюда не зря, что-то будет».

Ростопчин растерся жестким полотенцем докрасна, побрился, протер «щеки сухим одеколоном, надел синий костюм, который вчера еще, сразу по приезде попросил отгладить, повязал галстук; он всегда подолгу, очень тщательно повязывал галстук, следил за тем, чтобы узел был большим, в чем-то небрежным, но абсолютно точным по рисунку — ровный треугольник без единой складки.

— Ну что? — спросил он свое изображение в зеркале. — Время платить по счетам, старик?

Бросил под язык две таблетки; не наркотик, конечно, во все-таки дает заряд бодрости, спать не хочется, только кружится голова, а кончики пальцев делаются ледяными; сразу же заколотилось сердце; достал из плоской аптечки сердечные капли, чудо что за капли, сердце сразу же успокаивается, работает, как чужое, тук-тук-тук, словно и не билось только что в горле, не давило в солнечном сплетения.

...Софи сидела за столиком, улыбаясь раз в навсегда отработанной улыбкой; «Как мертвец, — подумал Ростопчин, — именно так гримируют мертвецов. Причем за большие деньги».

— Прости, что я заставил тебя ждать.

— Ничего, милый. Как следует подкрепись, нам с тобой предстоит затратить массу эмоций во время торгов; эмоции — это калории.

— Ты намерена пойти в «Сотби»?

— Да, милый, это так интересно. Я хочу досмотреть, как люди швыряют деньги на ветер.

— Как раз в «Сотби» люди вкладывают деньги в дело. На ветер там не бросают ни пенса.

Лицо Софи чуть дрогнуло; он понял, хотела улыбнуться; в позапрошлом году сделала подтяжку кожи; счет выставила сумасшедший; с тех пор вообще перестала смеяться, поскольку врачи сказали, что это способствует появлению еще более глубоких морщин, новая операция вряд ли поможет.

— Но ты выбросил на ветер не один десяток тысяч, милый. Деньги, которые иной отец бережет для сына, уходят к коммунистам.

— Деньги, вложенные в картины, возвращаются на мою родину.

— Я понимаю. Ты очень аппетитно ешь. Я завидую тебе... Ты намерен сегодня тоже вернуть своей родине какие-то картины?

— Прости, но это мое дело.

— Нет, милый, с сегодняшнего дня это не только твое дело, но и наше. Мальчика, моих внуков и, если хочешь, мое. Я получила консультацию у Эдмонда, ты, конечно, помнишь его, у него юридическая фирма, мы тщательно изучили ситуацию. Я же ушла от тебя, не потребовав раздела имущества, милый. Я намерена сделать это сейчас, чтобы ты не мог постоянно перекачивать наши деньги в Россию. С сегодняшнего дня мы намерены наложить арест на твои счета.

Ростопчин обернулся; официант сразу же подошел к нему; и этот голову склоняет по-птичьи, чуть набок; словно любопытная синица, право, и глаза такие же крохотные, будто бусинки.

— Я бы выпил «блади Мэри»17, — сказал Ростопчин. — И съел еще пару сосисок. Нет, пожалуй, я бы съел еще три сосиски.

— Две сосиски — это одна порция, сэр.

Софи кивнула,

— Съешь две порции, милый. Ты всегда много ел по утрам после того, как пил ночью...

— Когда ты была со мной, я не пил, родная, — ответил Ростопчин и попросил официанта: — И еще масла, пожалуйста. Причем тоже не одну, а две порции.

— Да, сэр, — сказал официант, отплывая, что никак не гармонировало с его птичьей головкой; он по-прежнему держал ее чуть набок.