Аукцион

Проводив его взглядом, Ростопчин наконец заставил себя поднять глаза на Софи; они все дуры, сказал он себе; все без исключения; мы выдумываем себе умных женщин, а их попросту нет; она сделала подлость, но мне ее жаль; пусть раздел имущества; в конце концов, пострадают она и Женя, они жили мною, а теперь я могу продать дело; раздел так раздел; мне-то хватит до конца дней, даже если я выплачу им половину стоимости замка и коллекции; нет, возразил он себе, не хватит; ты тогда ничего и никогда не сможешь вернуть России, потому что надо будет по-прежнему платить дворецкому, повару, служанке, шоферу; двадцать тысяч в год одна страховка; а сколько тебе осталось жить, никто не знает; сидит человек, строит планы — поездка на охоту в Кению или лечение в Виши, а именно в это время маленький тромб, набрякший в артерии, потихоньку, ежесекундно подталкиваемый потоком крови, медленно и неуклонно движется к сердцу, чтобы закрыть клапан; темный горячий удар в голову и — вечность. Нет, погоди, сказал он себе, в конечном счете у меня есть сейф в банке, он анонимен; не бог весть сколько, но все равно я буду продолжать мое дело; она никогда меня не поймет, даже Женя не понял, куда уж ей; боже, как это отвратительно — играть с людьми, но ведь иначе я не могу сейчас, просто не имею на это права. Как это у Тургенева? Россия может обойтись без нас, но ни один из нас не обойдется без России. Как верно и как трагично. Как же ты был прав, Эйнштейн, когда вчера, нет, сегодня: ночь — это всегда сегодня, как весна есть начало осени, — как же ты был прет, когда сказал сегодня Степанову, что против нас играют, и ею, Софи, по-русски ведь она Сонька, тоже играют, старой, несчастной дурой, но только кто? Кто же?!

— Твое здоровье, — сказал он Софи, налив виски в стакан с томатным соком, присолив и приперчив. — Как всегда, ты глупишь.

— Почему? — спросила она; боже, все-таки как страшно, когда на тебя смотрит не лицо, а маска.

— Я объясню, — сказал он, набрасываясь на горячую сосиску. — Хочешь кусочек? Ужасно вкусно...

— Ты очень любезен, милый, спасибо, я съела и так слишком много пореджа. Пожалуйста, объясни, в чем я сглупила.

— Сейчас, — ответил он. — Чертовски вкусная горчица. Раньше я всегда считал, что нет вкуснее чешской, а теперь наконец понял, что именно вы делаете самую вкусную. Глупишь ты, родная, потому, что я вкладываю в картины совсем не так много денег, как об этом говорят...

— Милый, не будем лгать друг другу, хорошо?

— Не будем. Согласен. Ты вынудила меня говорить тебе всю правду. Я продолжу?

— Буду крайне признательна.

Ростопчин поморщился.

— Господи, да говори же ты наконец без этих островных ужимок!

— Я островитянка, милый, ничего не попишешь.

— Итак, я раздувал слухи о деньгах, которые тратил на русские картины, Софи. Да, да, именно так! Раздувал! Потому что у меня есть бизнес с Москвой, а русские, то есть мы, я, если хочешь, люди эмоциональные, исповедуем слово в отличие от вас, людей дела. Они помогали мне в моем бизнесе, давали отсрочки платежей, я клал деньги в банк, большие деньги, стриг с них проценты. С этих-то процентов ты и Женя безбедно живете, не думая о том, что может случиться с вами завтра; вы за мной, за моей спиной. И сегодня в «Сотби», если ты наложишь арест на ту картину, которую намерен выкупить мистер Степанов, будет скандал, ты права, но это будет скандал против тебя, ты будешь смешной, родная, ты будешь выглядеть как психически неуравновешенный человек.

Улыбка сошла с ее лица; несколько растерянно она поинтересовалась:

— Ты хочешь сказать, что мистер Степанов будет тратить свои деньги?

— Да, родная, свои. Я лишь консультирую его, он ни разу не торговался на аукционах, особенно таких, как «Сотби».

— Прекрасно, милый, я хочу посмотреть, как он будет передавать тебе деньги. Или это случилось накануне? Если ты покажешь мне его чек или наличные деньги, я принесу тебе мои извинения, я умею признавать вину.

— О да, ты умеешь признавать вину!

— Ты напрасно иронизируешь. Стоит тебе предъявить мне доказательства, и я сразу же извинюсь перед тобой. Я никогда не думала, что ты делаешь бизнес. Я счастлива, если это так. Жаль, что ты никогда мне об этом не говорил раньше. Я могла быть плохой женой...

— Неверной, — поправил ее Ростопчин. — Плохая жена — полбеды, родная, а вот когда жена постоянно убегает из твоей постели в постель к другому мужчине, это совсем другое дело...

— Ты говоришь бестактности.

— Я сказал неправду?

Софи улыбнулась своей мертвой улыбкой; он заметил, как ее пальцы теребили салфетку; она считает, что борется за сына, подумал он; когда же убегала от меня, бросив Женю, ей и в голову не приходило, что мальчик будет искалечен; детству нужна мать, зрелости — отец.

— Не будем ссориться, милый. Я ведь сказала, если увижу, как мистер Степанов передает тебе деньги, я пересмотрю мое решение. В противном же случае мой адвокат, ты должен его помнить, арестует твою покупку. Пожалуйста, не сердись, может быть, я жестока по отношению к тебе, но я мать.