Аулия

Выйдя из хижины, она отправилась за родителями. Когда аль-Хакум снова пришел в себя, она что-то нежно шептала ему на ухо, выкликая его из ночи в день. И вот он увидел себя в окружении пастухов, поглядывающих на него с явным любопытством. Ни у одного из них лицо не было прикрыто, ни у кого не было ни клинков из сверкающей стали, ни копий, ни щегольских тюрбанов. Все до единого люди эти были покрыты пылью и отмечены печатью нищеты.

«Какие же все они старые», – подумалось ему, когда он разглядел их морщинистые лбы и залысины, темные унылые лохмотья на их телах. Но тут же осознал, что это неверно: не все они старые. Просто на этих лицах, угловатых от голода, читается вековечная нищета.

– Где Рад? – повторил он свой вопрос. Говорить было безумно тяжело: голова разламывалась, веки набухли и сами собой закрывались, а пересохший язык едва ворочался во рту.

– Нам неизвестно, что такое «рад», господин, – ответил Самет, старейший из них.

– Рад – это мой конь, он черный…

– Та скотина, на которой ты сидел верхом, умерла, господин. Это и был конь?

Аль-Хакум почувствовал, как на его лбу выступает пот. Рад умер, а эти бедные люди даже не знают, что такое конь. И задался вопросом: правда ли то, что он помнит? Сколько времени он здесь лежит?

– Где я? – спросил он.

– Ты в Ачеджаре, господин, – отвечал Самет. – Ты появился здесь двадцать дней назад, с востока. Вот уже двадцать дней ты только и делаешь, что спишь. Кто ты такой?

– Я Абу аль-Хакум, из города Самарры. Вместе с караваном из пятнадцати верблюдов и тридцати человек я шел к морю, чтобы купить там жемчуг и икру кефали.

– А что такое море? И что такое жемчуг и икра кефали? – спросил пастух по имени Хароун.

– Море… оно там, где кончается пустыня. Море Ларви. На берегу моря есть деревня, и люди из этой деревни продают жемчуг и икру – рыбьи яйца, – ответил аль-Хакум.

– Разве пустыня где-нибудь кончается? – спросил пастух, бледнея. – Где?

– Восточнее Хоггара, – прошептал аль-Хакум.

– А море – это что, какое оно?

– Это пространство воды, столь же огромное, как и пустыня. Жемчуг – дорогой, как золото… Люди, которые живут на берегу моря, достают жемчуг из воды и его продают, – отвечал он таким слабым голосом, что Хароун был вынужден придержать ему голову и приложить свое ухо почти к самым губам чужака, дабы уловить ответ. Услышанное он повторил медленно, с недоверием, а все остальные внимали, раскрыв рты, кроме Али бен-Диреме, взиравшего на больного с прищуром и подозрительностью в углах губ.

Тут все пастухи заговорили одновременно. Возможно ли, что есть такое место, где так много воды? Годится ли эта вода для полива пшеницы? А как туда добраться? Животные, которые живут в море, похожи на коз?

Аль-Хакум снова стал погружаться в темноту. Голоса пастухов звучали все тише, все дальше… он перестал понимать их вопросы. У него болели уши, болело горло. Тут снова возникла девушка и промокнула ему губы пропитанной молоком тряпицей. Шершавым пальцем она провела по татуировке на лбу аль-Хакума, и он закрыл глаза.

При виде девушки, успокаивающей чужака, Али бен-Диреме сделал жест защиты от демонов и, воззрившись на нее остекленевшими от страха глазами, поджал губы с выражением крайней подозрительности на лице. Она выдержала его взгляд, дерзко вздернув подбородок, и задержала руку на голове раненого.

Тогда заговорил Юша, обращаясь к дочери тихим угрожающим тоном:

– Аулия, ступай домой, наноси воды и помоги матери с дойкой.

Девушка медленно покачала головой в знак несогласия. Юша схватил дочь за руку, вонзив толстые обломанные ногти ей в кожу, но под взглядом Аулии ослабил хватку и медленно отпустил ее руку. И шепотом проговорил проклятие – так тихо, что только она одна могла его слышать. Глаза Аулии наполнились слезами. Юша повернулся и пошел вон из хижины, а за ним – Лейла, ломая руки и глядя в пол. Все остальные замолчали и тоже, один за другим, покинули хижину.

Аулия, трепеща и тревожась оттого, что ослушалась отца, расстелила свое одеяло в ногах лежанки, на которую откинулся Аль-Хакум. Она дрожала, как лист на ветру, и с трудом различала в полутьме укрытое покрывалом неподвижное серое тело, напуганная как своей дерзостью, так и теми желаниями, что отзывались в ее теле, звенели в ее крови, зычным колоколом пели в ее ушах.

Услышав, что дыхание аль-Хакума выровнялось, она немного успокоилась.

– Я сделала правильно. Хоть они сейчас, наверное, и думают, что я непослушная дочь. Но разве этот человек не наш гость? И разве не наш священный долг – помочь ему? – сказала себе девушка и, припомнив проклятие отца, содрогнулась.

Больной тихонько застонал. Аулия поднялась пощупать ему лоб. Потом провела рукой по его влажным кудрям, и желание вновь запело в ее ушах. Аль-Хакум вздохнул и улыбнулся во сне; она тоже заулыбалась.

Аулия снова улеглась в ногах его ложа. Буря в душе утихла, и она почувствовала, что глаза у нее слипаются.

Ей приснилось море.

Вода