Авантюра времени

То, что опытно постижимыми считаются только изменения или длящиеся состояния как темпоральные феномены, уже позволяет понять, что единственно приемлемым для феноменологии времени является тот отправной пункт, который был выбран Аристотелем, т. е. анализ движения (kinesis) и изменения (metabole) во всей их широте. Феноменология времени возможна только по ходу путеводной нити опыта изменений, хотя изменения, постигаемые нами в опыте, более многообразны, чем это признавал Стагирит. К изменениям, которые свойствены остающейся равной самой себе во всех своих модификациях ousia, необходимо прибавить еще по меньшей мере две модальности «изменения без изменяемой вещи» (по выражению Бергсона), куда более трудных для описания. Во-первых, это наступление внутримирового факта, т. е. изменение, которое захватывает открытое множество сущих в их взаимной связи внутри объемлющего их «мира», который этот факт изменяет, актуализируя некоторые предыдущие возможности. Во-вторых, это наступление события в событийном смысле этого слова — события, которое тоже возникает в совокупном контексте и, стало быть, в качестве факта выглядит несводимым к изменениям внутри субстанции, но зато обладает феноменологическим свойством адресности, то есть способностью конститутивно вовлекать в игру модальности ответа Пришествующего, оставаться адресованным только ему и никому другому и тем самым трансформировать понимание им себя самого и мира. Как точнее всего описать эти две модальности изменения? И чему нас может научить это описание, если речь идет о том, к чему возможно подступиться лишь косвенно, — о «времени»?

Рассмотрим вначале некий внутримировой факт. Я ожидаю наступления ночи. Факт, отвечающий моим ожиданиям, раз и навсегда предначертан в возможностях окружающего меня повседневного мира, он наперед объясняется теми каузальными регулярностями, которые делают этот факт понятным и предсказуемым. Ожидать можно только предсказуемый факт, и только ожидаемый факт можно также рассматривать отныне как «настающий». Разумеется, факт, который я ожидаю и посредством которого я ожидаю самого себя, может быть не «фактом природы», подобным наступлению ночи, а интенциональным действием: например, приходом кого-то. Такое действие уже нельзя объяснить одними только каузальными закономерностями: оно зависит от схемы интенционального объяснения, которая не имеет своим основанием каузальные регулярности мира. Однако в обоих случаях именно объяснение (каузальное или интенциональное), которое я могу дать наступлению факта, позволяет мне его ожидать, предвидеть и, следовательно, располагать себя в позиции ожидающего. Может быть ожидаемо только то, что имеется еще до самого своего появления в горизонте моих ожиданий, т. е. то, что вплетено в объяснительную ткань, на основании которой возможность этого факта предначертана, а наступление объяснимо исходя из заложенных в окружающем мире возможностей. Тогда мы можем описать наступление внутримирового факта таким образом, что вначале он был ожидаем, затем воспринят, затем удержан. Назовем эту модальность изменения «внутривременностью». Внутривременность определяется как модификация моих установок по отношению к факту (ожидание переходит в восприятие, восприятие — в воспоминание), коррелятивное изменению темпорального статуса самого факта (из «будущего» он становится «настоящим», а из «настоящего» — «прошлым»), причем так, что в этой двойной модификации сохраняется тем не менее неизменный порядок последовательности фактов. Здесь, как я уже подчеркивал, изменение моих установок происходит во времени и не могло бы служить конституирующей его инстанцией.