Авантюра времени

Такое описание внутривременности тотчас порождает очевидное затруднение, которое, однако, следует рассмотреть внимательно. По какому праву я могу говорить сейчас о будущем факте, что он должен наступить? Действительно, вполне может быть так, что этот факт не случится никогда. Я могу умереть до наступления ночи, и в этом случае никогда не будет того факта, который мы могли бы, отталкиваясь от «теперь», определить как «настающий». Этот факт никогда не будет «настающим», по крайне мере для меня, поскольку никогда не будет истинным то, что такой факт настанет. Другими словами, мы не можем мыслить будущее как ожидающее своего осуществления настоящее, как настоящее, которого еще нет, и, следовательно, мы не можем мыслить наступление факта как простое изменение его способа присутствия. Ведь прежде чем наступить, факт может быть сколь угодно предвидим, однако он не обладает в силу этого никаким присутствием, даже присутствием в смысле ens diminutum (мыслимого бытия), никаким «бытием в представлении» того, кто этот факт предвосхищает, поскольку то, что́ я себе представляю, может отличаться и даже зачастую отличается от того, что действительно происходит. До своего наступления факт не обладает никаким присутствием, поскольку присутствовать может только то, что уже произведено или уже существует. Короче говоря, различие будущего и настоящего — это различие совсем другого рода, нежели различие настоящего и прошлого. Будущее не «становится» настоящим так, как настоящее «становится» прошлым, — просто потому, что оно никоим образом не наступает: до своего наступления оно не существует абсолютно, не обладает никакой модальностью присутствия, даже в возможности. Возможное ни в малейшей степени не есть действительность.

Именно в эту трудность упирается метафизика времени. Здесь находит свое объяснение ее неудача в описании феномена столь же простого, как и тот, который мы назвали «внутривременностью». В поисках некоего процесса, который есть время, метафизика стремится нивелировать различие между будущим и настоящим, мысля будущее как ожидающее своего исполнения настоящее, а наступление факта — это комплексное по своей природе изменение — как становление-иным (devenir-autre) того, что уже есть: становление-присутствующим чего-то, что уже есть как настающее. В результате, мысля наступление факта как простое изменение его темпорального статуса, как переход от статуса «будущего» к статусу «настоящего», метафизика мыслит само будущее как квазинастоящее. Так что отныне не приходится удивляться тому, что она неизбежно приходит к пониманию протенции как обратной ретенции. Время метафизики есть время без новизны, куда ничто не приходит (advient), но где все происходит (devient), где настоящее уже чревато будущим, где текущие воды уже существуют в истоке реки. Так как ничто не приходит, будущее принципиально не отличается от настоящего; оно есть всего лишь настающее настоящее, так же как прошлое есть прошедшее настоящее. Это упразднение различия — самое важное, какое только может быть, — между будущим и настоящим, и, следовательно, между возможным и действительным, влечет за собой также неспособность мыслить всякую подлинную новизну во времени. Время «проходит» лишь потому, что происходящему остается лишь стать: оно уже имеется виртуально до того как произойти, и, следовательно, не приходит (advient) никоим образом. Образ времени как неподвижного потока, «течение» которого измерялось бы душой, есть не что иное, как проекция на время описания тех изменений, которые предсказуемы от начала до конца, когда, собственно говоря, не возникает ничего нового.