Авель, брат мой (сборник)

Никто не помнит наши сморщенные лица, подобные печёным яблокам. Мы умираем в космическом холоде, в забвении и безвестности.

И даже наш цвет скучен и тосклив.

Лузеры, лохи, неудачники.

Карлики.

* * *

Пламен всегда любуется ею. Смешливая, ловкая, удивительно грациозная. Каждый раз – новая и непредсказуемая.

А ещё – язвительная.

– Что, опять пойдёшь к своему старикашке? – хохочет и игриво касается огненными пальцами. – Неужели с ним интереснее, чем со мной?

– Не говори глупостей. Он – мой Наставник. Он учит меня познавать.

Лав многозначительно намекает:

– Я абсолютно уверена, что познанию некоторых вещей он точно тебя не научит. Разве только ознакомит вскользь и сугубо теоретически. Если ещё помнит, конечно.

И опять заливается смехом, разбрасывая искорки.

Пламен делает вид, что хмурится:

– Лав, прекрати ёрничать. В конце концов, в этом смысл бытия разумного существа – накапливать знания. Чтобы потом передать их идущим за нами.

Лав резвится. В очередной раз меняет форму и скользит, изгибаясь сияющей струёй – очень близко. Так близко, что «гордость поколения» и «лучший молодой ум» тает и плавится, теряя структуру и форму.

– Прекрати баловаться, – просит Пламен. – Когда ты так делаешь, я не могу сосредоточиться. И, вообще, думаю только об одном.

– О чём? – невинно интересуется Лав. – Неужели о смысле бытия?

Пламен вновь хочет придать себе серьёзный вид, но быстро сдаётся. Смеётся и выбрасывает огненные струи, пытаясь обнять проказницу. Лав ждёт до последнего момента – и ускользает, хихикая.

– Вам нельзя тратить эмоции на ерунду, господин Слуга Познания. Иди к своему ископаемому, зубрила. Только обещай, что спросишь о моём сне, хорошо?

– Хорошо, Лавушка, – легко соглашается Пламен. – Не скучай, я быстро.

* * *

С каждой новой встречей Наставник выглядит мрачнее, багровее.

– Ты слишком горячий, держись подальше, – просит он Пламенна. – Мне жарко и даже больно.

Долго молчит. В какой-то момент кажется, что он совсем утонул в своих думах. Или заснул.

Пламен с трудом сдерживает нетерпение. Наконец, Наставник начинает говорить. Как всегда – с середины фразы, такая уж его манера:

– Никто не знает, как мы стали разумными. Почему из миллионов сущностей только единицы обладают способностью мыслить и общаться? Я всё-таки считаю, что дело в композиции. Когда атомы выстраиваются в определенном порядке, а на вещество воздействует комплекс электромагнитных полей, температур и давления – оно перестаёт быть косной материей и переходит в новое качественное состояние. Мы становимся способными получать информацию, перерабатывать её и обмениваться. А потом – и создавать.

– Что «создавать»? – не понимает Пламен.

– Новое. Новую информацию, новые сущности. Надо только осознать, что ты можешь не только воспринимать поток, но и управлять им.

Пламен в последнее время всё хуже понимает Наставника. Или Наставник теряет способность объяснять?

– Так сказали Старые? – спрашивает юнец.

– Нет. Старые не говорят. Боюсь, они уже и не думают, – горько вздыхает Наставник. – И меня ждёт такая же судьба. Пока мы горячи – мы молоды, подвижны и умны. Как ты, мой любимый ученик. Потом мы постепенно остываем – и замираем на месте. Я скоро стану гранитом. Или базальтом. Камнем. А потом придёт твой черёд. Слой Старых всё толще. Огня всё меньше. Мир умирает, остывая. Потом придёт холод и его спутница – тьма.

Пламен растерянно молчит. Неужели мир обречён? Почему Наставник не рассказывал об этом раньше?

– Я не говорил тебе до последнего, – старец словно слышит вопрос, – чтобы страшная правда не убила тебя раньше времени, не лишила воли и желания мыслить, пока ты ещё горяч. Но теперь в тебе есть силы, я достаточно долго учил тебя. Попробуй. Взгляни на мир внутренним зрением – и ощути его.

Пламен сосредотачивается. Как там говорил Наставник? «Отключи “Я”. Откройся Вселенной. Пусть мир войдёт в тебя».

Словно поток, долго подтачивавший плотину, сносит её, крутя обломки в водоворотах. Пламен вздрагивает и ощущает, осознаёт, видит всё и сразу: раскалённую сферу ядра в центре мира, окружающую его кипящую бешеным огнём магму. Сполохи редких отметок разумных друзей в окружении бессмысленной пылающей материи.

Пламен видит себя самого – ровно светящего оранжевым. И Наставника – тёмно-багрового, почти чёрного. А выше – сплошная тьма, твёрдые горные породы, остывающие и теряющие остатки памяти.

И где-то внизу, посередине между жёстким безжизненным холодом коры и раскалённой сферой – она. Лав, играющая живыми протуберанцами, меняющая цвет от ослепительно белого до ласково-алого. Нежная, гибкая, думающая о нём…

Пламен внезапно вспоминает о её просьбе и спрашивает:

– Учитель, неужели наш мир ограничен твёрдой корой, в которой умерли Старые? И там, выше, нет ничего? Лав говорила…